Багажа у них действительно было много – покупать пришлось и куртки, и рубашки, и посуду от кастрюль до чашек, и какие-то совершенно бытовые, но очень нужные мелочи, вроде полотенец, зубных щёток и брусков мыла. Большинство вещей набирались по второму кругу, на замену оставшимся в тихом домике у Кошачьей лагуны предшественникам, вынуждая порядком потратиться. Зато теперь они обе казались купцами, которым не хватило денег на собственное судно, а не мирными туристами: пока сидели в зале ожидания, половина окружающих людей сворачивала шеи, чтобы посмотреть. Полнейшая клоунада.
В довершение маразма, корабль им подали на редкость убогий. Мало того, что на пятнадцать минут опоздал, но ведь он ещё и выглядел так, будто его со дна морского только что отковыряли. Однако капитан, молоденький парень с добрым лицом, так искренне расхваливал своё кошмарное судно, что у Мэри язык не повернулся высказать всё, что она думает по этому поводу. Кстати, что молодой – это хорошо: значит, видеть её на море точно не мог, в те далёкие времена пешком под стол ходил. Но всё равно, надо быть осторожнее и не толкаться у служебных помещений, мало ли кто волей судьбы окажется в команде. Неприятные впечатления сгладило ещё одно обстоятельство, о котором сообщил всё тот же восторженный капитоша.
- Как это: всего неделя? – Она даже не поверила сначала и подошла, чтобы переспросить. – Путь до Венты никогда не занимал меньше двух.
- Давно не ходили этим путём? – Снисходительно улыбнулся юноша.– Да, всегда было две, но новые разработки и до нас докатились. Мы винт поставили, так что теперь летаем, как ветер!
Винт? Какой ещё винт? Чудо в белой фуражке, светящееся гордостью за своё корыто, говорило так, будто это короткое слово всё объясняло, только вот Мэри никак не могла взять в толк, чем винт может помочь кораблю двигаться быстрее. Чушь какая-то…но оставалось лишь понимающе кивнуть в ответ. Ты, милый, хоть Кракена за штурвал сажай, только дай до места добраться.
Корабль несло попутным ветром. Внизу что-то гудело, похоже, тот самый загадочный винт. На корпусе – лишь порядковый номер вместо романтичного названия. Любопытно и странно: всё так глупо здесь, так бестолково, и всё же это судно любят. Искренне, беззаветно любят, под внешней убогостью замечая особую скромную красоту. Бессмысленно и одновременно трогательно. Время над бортом клонилось к закату, и стоило вернуться в каюту. Хотя бы ради приличия объяснить горе-соседке, для чего нужно мыло и как завязывать шнурки, ведь споткнётся же и лоб расшибёт, пугало несчастное.
Ночь подступила как-то внезапно. Просто в один момент Мэри сунулась на палубу, узнать, во сколько ужин – а там черно, как в трюме, только по углам огни горят. Обычные керосинки, кстати. Хоть тут без шока обошлось. Народу было довольно много, прогуливающиеся от носа до кормы парочки и играющие дети заполняли пространство, и она от греха подальше вернулась назад, в тишину. Разговаривать ни с кем не тянуло, к тому же от шума и неожиданно ударившей по организму качки разболелась голова. На приём пищи после прозвучавшего сигнала и вовсе решила не идти: самой есть совершенно не хотелось, а внеплановая спутница как-нибудь перебьётся. В конце концов, она ей в служанки не нанималась и трёхразовое питание с компотом не обещала.
- Всё, спать. – Безапелляционно заявила она, шагая через порог каюты. В ответ раздалось что-то невразумительное, но слушать не было настроения. Потушила свет, скинула ботинки. Ну, Мэри Нортон, до утра. Добрых снов, не подавись одеялом.
Осознание пришло не сразу. Казалось, это сон такой. Извращённый выворот замученного одинокой бессмысленностью мозга. Минута, две, три: нет, не уходит ни мерная качка огромного корабля, ни бархатная, с древесным запахом темнота. Взаправду, всё взаправду. Мэри улыбнулась так широко, как могла, вслушиваясь в треск и плеск, отдалённо долетающие извне, согревающие изнутри домашним уютным теплом. Лежать бы так, ни о чём не думая, до самого приезда. Молчать, вспоминать. Находить силы поверить и разувериться в реальности – для того, чтобы потом уверовать снова. Вот же оно – и тепло одеяла, и шершавые стены, и сладковато-солёно пахнет ночь.
Это значит, всё когда-то было.
Это значит, всё однажды будет.
Взглянула на часы. Полтретьего. Прислушалась: на соседней кровати тихо сопели, откинув покрывало. Непривычно, наверное, на родине-то в таких вещах надобности нет. Тихо, чтобы не разбудить, отворила дверь и вышла, как была, в мятых штанах и тонкой майке без рубашки.