Я не убежден в успехе. Но мое дело — попытаться, мое дело — двигаться туда, к этому сырому и морозному дню, окончательно переломившему ход нашей истории. Авось дойдем.
Но прежде подумаем: а чем, собственно, так уж важно и поучительно для нас то, что произошло в Петербурге столько лет назад, в условиях, столь отличных от нынешних, и с людьми, столь отличными от нас?
Чтобы ответить, надо знать, чего хотели мятежники.
Полтораста лет назад Михаил Сергеевич Лунин писал: «Накануне восстания 26/14 декабря члены Союза решили: чтоб из всех губерний созваны были представители; чтоб представители сии определили новое законоположение для управления государством; чтобы представители Царства Польского были также созваны для постановления мер к сохранению единства державы. Вот очевидные доказательства, что Тайный союз никогда не имел странной мысли водворить образ правления по своему произволу. Союз обсуждал и раскрывал все политические соображения, дабы увеличить массу правительственных познаний и облегчить рассудительный выбор во время свое; но он не думал право неотъемлемое у народа присвоить себе, ни даже иметь влияние на его выбор…»
Это действительно так. Лидеры тайного общества, возглавившие восстание 14 декабря, готовы были передать взятую власть Временному правлению, составленному из людей, известных своими реформаторскими, а отнюдь не революционными убеждениями ,— Сперанскому, Мордвинову…
Декабристы предстают в массовом сознании или корыстными узурпаторами, или прекраснодушными мечтателями, решившими принести себя в жертву. А они были — прежде всего! — политиками. Политиками бескорыстными в большинстве своем и, главное, трезвомыслящими. Да, они сострадали крепостным рабам. Но ими двигали отнюдь не только человеколюбие и сострадание. Ими двигал и политический расчет, предвидение того, что может произойти в России, осознание катастрофы, к которой ведет страну самодержавие. Они провидели возрастание социального антагонизма и новую пугачевщину. Они хотели свободы и справедливости для крестьян, но не гражданской войны. Ибо, как писал Трубецкой, «с восстанием крестьян неминуемо соединены будут ужасы, которых никакое воображение представить не может, и государство сделается жертвою раздоров и, может быть, добычею честолюбцев…». Они смотрели далеко.
Тот же Трубецкой писал о лидерах восстания: «Они не имели в виду никаких для себя личных выгод, не мыслили о богатстве, о почестях, о власти. Они все это предоставляли людям, не принадлежавшим к их обществу, но таким, которых они считали способнейшими по истинному достоинству или по мнению, которым пользовались, привести в исполнение то, чего они всем сердцем и всею душою желали: поставить Россию в такое положение, которое упрочило бы благо государства и оградило его от переворотов, подобных французской революции, и которое, к несчастью, продолжает еще угрожать ей в будущности».
Многие из них изначально не хотели кровавых катаклизмов. Они хотели реформ.
Взяться за оружие их заставило нежелание и неумение правительства начать необходимые реформы — освободить рабов, раскрепостить экономику, упорядочить финансы, установить соблюдение законности, поставить исполнительную власть под контроль представительных учреждений…
Вот какие цели ставил себе «Союз благоденствия», предшествовавший Северному и Южному обществам: «1-е. Поддержание всех тех мер правительства, от которых можно ожидать хороших для государства последствий; 2-е. Осуждение всех тех, которые не соответствуют этой цели; 3-е. Преследование всех чиновников, от самых высших до самых низших, за злоупотребление должности и за несправедливости; 4-е. Исправление по силе воей и возможности всех несправедливостей, оказываемых лицам, и защита их; 5-е. Разглашение всех благородных и полезных действий людей должностных и граждан; 6-е. Распространение убеждения в необходимости освобождения крестьян; 7-е. Приобретение и распространение политических сведений по части государственного устройства, законодательства, судопроизводства и прочих; 8-е. Распространение чувства любви к Отечеству и ненависти к несправедливости и угнетению».
Их вытесняли из легальной общественной жизни, перед ними закрывали пути к государственным постам. Александр, недавно вдохновивший их на патриотические деяния, отказался от сотрудничества с дворянским авангардом, наиболее политически просвещенной и активной частью дворянства, жаждущей реформ. У них отнимали возможность «поддержания всех тех мер правительства, от которых можно ожидать хороших для государства последствий». Их упорно ставили в оппозицию правительству. Как сказал позднее Вяземский, «вы хотите оппозиции, вы ее получите». Правительство хотело всеобщего тупого подчинения и получило вместо легального общественного движения — революционные общества.
Правительственная установка на ложную стабильность и деспотический нажим превратила реформаторов в революционеров. Лояльных, но трезвомыслящих подданных — в мятежников.
Но было и другое течение — с 1816 года, с образования первых тайных обществ ,— делавшее ставку на вооруженный переворот, насильственный захват власти как необходимое и единственное условие для проведения реформ.
Чугунное давление самодержавия заставило к 1825 году слиться оба течения…
Революция — дело тяжкое и кровавое. Но ответственность за эту кровь в конечном счете несет деспотизм.
Автор
МЕЖДУЦАРСТВИЕ
В период междуцарствия народ решает управлять по общему согласию или поручить верховную власть некоторым согражданам.
ВТОРОЕ десятилетие александровского царствования заканчивалось мрачно. До императора стали доходить сведения не только о смутном недовольстве, но и о конкретных фактах, показавших ему всю ожесточенность его вчерашних соратников.
Через много лет, в 1848 году, читая рукопись Модеста Корфа о событиях 14 декабря, Николай написал на полях: «По некоторым доводам я должен полагать, что государю еще в 1818 году в Москве после Богоявления сделались известны замыслы и вызов Якушкина на цареубийство; с той поры весьма заметна была в государе крупная перемена в расположении духа, и никогда я его не видел столь мрачным, как тогда».
Александр не просто мучился от горечи отчуждения, от воспоминаний об убийстве отца и скрываемого страха перед этим простым и реальным возмездием — пистолетом в руках оскорбленного за отечество гвардейского офицера.
Александр решал свою судьбу и обдумывал судьбу престола.
Николай рассказал в воспоминаниях:
«В лето 1819-го года находился я в свою очередь с командуемою мной тогда 2-й гвардейской бригадой в лагере под Красным Селом. Пред выступлением из оного было моей бригаде линейное ученье, кончившееся малым маневром в присутствии императора. Государь был доволен и милостив до крайности. После ученья пожаловал он к жене моей обедать; за столом мы были только трое. Разговор во время обеда был самый дружеский, но принял вдруг самый неожиданный для нас оборот, потрясший навсегда мечту нашей спокойной будущности. Вот в коротких словах смысл сего достопамятного разговора.
Александр I. Этюд с натуры Д. Доу. 1820-е гг.
Государь начал говорить, что он с радостью видит наше семейное блаженство (тогда был у нас один старший сын Александр, и жена моя была беременна старшей дочерью Марией); что он счастия сего никогда не знал, виня себя в связи, которую имел в молодости; что ни он, ни брат Константин Павлович не были воспитаны так, чтобы уметь ценить с молодости сие счастие; что последствия для обоих были, что ни один, ни другой не имели детей, которых бы признать могли, и что сие чувство самое для него тяжелое. Что он чувствует, что силы его ослабевают; что в нашем веке государям, кроме других качеств, нужна физическая сила и здоровье для перенесения больших и постоянных трудов; что скоро он лишится потребных сил, чтоб по совести исполнять свой долг, как он его разумеет; и что потому он решился, ибо сие считает долгом, отречься от правления с той минуты, когда почувствует сему время. Что он неоднократно о том говорил брату Константину Павловичу, который, быв одних с ним почти лет, в тех же семейных обстоятельствах, притом имея природное отвращение к сему месту, решительно не хочет ему наследовать на престоле, тем более что они оба видят в нас знак благодати божьей, дарованного нам сына. Что поэтому мы должны знать наперед, что мы призываемся на сие достоинство».