— Ты сейчас о чем?
— Да хоть о налогах. Они возрастают, а взамен не идет ничего. И все это — на фоне роскоши, в которой с ведома короля утопает столица. Любой праздник, турнир или бой быков там обходится в такую гору реалов, что хватило бы на целый удельный город! Многие жители славят короля, им ничего не известно о бедах Острова. И я хочу показать в своей книге правду, чтобы никому в королевстве впредь не быть обманутым!
— Ты лучше скажи, — нахмурил брови дон Карлос. — Неужели ни одна ученая голова в Срединном уделе не заметила всего этого раньше и не придумала избавления?
— Придумали задолго до нас. Я читал труды Ученого…
— Которого?
— Ученого с большой буквы. Его называют так, и он достоин подобной чести. Он не смотрел на народ свысока — и народ помнит его вопреки негласному запрету властей на само его имя. А ведь такой запрет — тоже признание.
— Что говорил Ученый?
— Развивал идеи предшественников. Господствует доктрина, что власть дана свыше, наделена божественной благодатью и, следовательно, непогрешима. Но Ученый писал, что любая власть, забывшая о своем предназначении, теряет благодатное начало и превращается в бедствие для собственного народа. Когда власть становится обузой, народ получает право свергнуть ее и избрать новую. И в этом нет ни греха, ни преступления.
— Тогда ничего удивительного в запрете на его имя, — вздохнул дон Карлос. — Но наш народ не станет свергать власть.
— Я бывал в разных уделах — везде одно и то же! — Юноша вскинул подбородок, готовясь к жаркому спору. — Меняются только имена ненавистных народу алькальдов короля! Недовольство висит в воздухе. Оно чувствуется во всем: разговорах, песнях, шутках! Порой кажется, что недовольство сближает разные сословия. Почему народ не свергнет власть?
— Хочешь, скажи — из-за лени, хочешь — из-за робости. Да не все ли равно? Главное — не поднимутся и не свергнут. Поверь мне. Я видел, что позволяют делать над собой сильные и храбрые люди на военной службе. Ради наград и повышений, а то и просто под страхом телесных наказаний. Рожденные для мечей опасаются розог! И среди них немало дворян, а это — сила и гордость народа! Чего говорить об остальных!
Алонсо молча опустил глаза, не находя ответа.
— Просто сила покоряется силе. — Голос дона Карлоса зазвучал спокойнее. — Я видел и готов поклясться честью, что государство — самый большой и могучий из всех живущих разбойников. Оно возникло и держится на грубой силе и не терпит соперничества. Чьего бы то ни было.
— Золотые слова, сеньор, — закивал в ответ Алонсо. — И если так, то из разбоя вырастет только разбой, это естественно! Чтобы защитить своих подданных, государство обязано взять на себя заботу о тех, кто лишен самого необходимого. Иначе любой, кто испытывает нужду во всем, имеет право отнять у другого его излишки.
— Ты опять за свое, — устало вздохнул кабальеро. — Я знаю историю о десяти благородных рыцарях, которые думали и поступали так же. — Он положил ладони на стол и медленно один за другим загнул пальцы, в конце с силой сжав кулаки.
— Что стало с ними?
— Отправились воевать на Материк простыми солдатами. Почти все остались там. — Дон Карлос поднялся и залпом осушил кружку.
Шум выпивших людей в зале не прекратился — он лишь стих на пару мгновений и зазвучал снова, но теперь в нем слышалась сердитая тревога. Раздались неторопливые и нарочито громкие шаги. Дон Карлос увидел, как по таверне вышагивают, походя расталкивая попавшихся навстречу, пятеро молодцов в потрепанных, вызывающе ярких одеяниях. Они бросали по сторонам взгляды, полные высокомерной скуки, словно столичные щеголи, ни с того ни с сего угодившие в притон бродяг. Хотя и сами молодчики, без сомнения, были завсегдатаями подобных мест. Завернутые в короткие широкие плащи, в сдвинутых набекрень огромных беретах, они могли бы сойти за чужестранцев. Вдобавок всю одежду от беретов до чулок покрывали разрезы, как будто оставленные десятками лезвий в многочисленных схватках. Maxoc, городские бандиты.
«Беда не приходит одна, — говаривали на Острове, а пословица продолжалась: — Махо идет следом». Городские бандиты внушали людям тревогу еще большую, чем их горные и лесные собратья — те нападали лишь тогда, когда чуяли поживу. Иное дело — махос. Крепкие парни, народившиеся в городских трущобах, всю жизнь не знавшие ничего, кроме кривых, полутемных улочек, и не дорожившие ничем; с детских лет они изнывали от безделья и нерастраченной удали. Махос набрасывались на людей ради забавы, лишь бы жертва не нашла в себе мужества защищаться. Эти мерзавцы могли избить человека только за то, что не были знакомы с ним.