Нет, уж лучше надоедать расспросами самому дону Сезару, ему это, похоже, доставляет удовольствие. А не вернуться ли в архив? Пожалуй, не стоит.
Дома я включил настольную лампу, положил поближе огромный словарь старокастильского диалекта (вдруг понадобится) и приступил к чтению той бумаги, что была написана понятным языком. Заглавие крепко засело в памяти: «Знак Королевской Сотни».
В самом деле, рукопись XIX века слово в слово повторяла средневековый документ — изменился только язык повествования. С самых первых строк я понял, что это не похоже на обычную историческую хронику.
Пролог Знак Королевской Сотни
Огромная луна, с вечера налитая червонным золотом, за ночь истаяла, обернувшись блеклой нищенской монеткой. Предрассветное небо уже сделалось светлым на востоке, и тем чернее казались живые изгороди, высокие силуэты кипарисов и постройки, мелькавшие по обе стороны тракта. Безветренную тишину разрывал стук копыт — по каменистой дороге стремглав летело семеро всадников. Нет, всадников было шестеро и один конь без седока в придачу.
…Нас спугнули, не дали развернуться. Ночной налет принес нам… Много! Даже слишком много. Кроме бочонков вина, мешков снеди, туго набитых кошелей, мы везли пронзенного копьем Хуана. Когда мы домчались до дома и спешились возле коновязи, он уже не дышал…
Трое наших, оставшихся в ту ночь нести караул, выбежали навстречу. Им и без разговоров стало ясно, что что-то пошло не так. Хуана — его, еще живого, я вез, посадив впереди себя, — внесли в дом и уложили на лавку.
— Лекаря? — спросил кто-то.
— Пустые хлопоты, он умер. — Десятник дон Рикардо вынул кинжал и поднес клинок плашмя к губам Хуана. Полированная сталь не затуманилась.
Вздохнув, дон Рикардо накрыл тело плащом. Затем молча подошел к столу и вышиб дно у только что добытого бочонка.
— Несите кружки, — сухо приказал он. — Помянем.
Мы выпили — молча, стоя, не чокаясь. Хором пропели поминальную песнь и затихли…
— Как глупо… — произнес я, стараясь не подать вида, что в горле встал ком. Не вышло — голос предательски задрожал.
— Дон Хуан был рыцарем, — тихо ответил десятник, глядя в стол. — И пал в бою. Как подобает…
Служба в Королевской Сотне считается самой почетной среди всех войск Острова. Возглавляет ее сам король, и каждый рыцарь с гордостью носит на нашивках, плаще и щите символ королевского дома. Принимают в Сотню не всех — этой чести достойны только отпрыски дворянских семей. Все как один — рыцари, младшие сыновья в роду, не унаследовавшие отцовских земель по старшинству.
О рыцарях Королевской Сотни говорят высокопарно, но лишь при дворе короля, да, быть может, среди мальчишек, играющих с деревянными мечами. Славно вышагивать строем на Дворцовой площади, когда ветер полощет знамена и серебряными голосами вторят ему трубы, славно с мечом наголо охранять дворец его величества или городскую ратушу. Но любому понятно, что этой красотой не рассчитаешься с трактирщиком, портным или оружейником, ее не поднесешь в свадебный дар полюбившейся донье.
Все дело в том, что мы приставлены к государю ради приличия — любой король смотрится голым без собственной гвардии. Его величество привык опираться на своих генуэзских наемников, но пресловутая Сотня досталась ему в наследство заодно с короной, престолом и мантией, и ее, равно как и прочие символы власти, нельзя выбросить. Однако можно упрятать подальше и хорошо бы разделить по частям. Поэтому половина Сотни постоянно стоит в столице на страже дворца его величества, прочие посменно несут службу в пяти уделах Острова — по десятку на каждый.
Рыцарям Сотни полагается денежное жалование, но такое маленькое, что говорить совестно. Пару дней в месяц все мы — разудалые пьяницы, а в оставшееся время приходится беречь каждый медяк. Самое странное заключается в том, что большую часть Сотни такая жизнь устраивает.
Но любой дворянин заскрипит зубами, когда пузатый трактирщик с самым печальным видом плеснет ему кислого винца да бросит в миску, словно подаяние, половник пресной чечевицы (этим кушаньем на Острове обыкновенно давятся крестьяне). И стоит только королевскому рыцарю выйти за дверь, как городская чернь в трактире грянет издевательские куплеты о его пустом кошельке. В лицо смеяться опасаются — мечи идальго все же острее длинных языков. И это не удел младших, недавно присягнувших государю, — старые рыцари все как один знают, что достаток гвардейца за десятки лет службы не увеличивается ни на йоту.