Таблица этого сражения проявится гораздо позднее, когда поле между двумя каналами укроется одеялом из неуемных человеческих тел. Тогда каждый увидит, что было на ней начертано и кому назначена была победа. Но как тут не увидеть, как не понять с самого начала: роли борющихся сторон ясны. Войско мятежных городов - таранит, ибо обойти невозможно. Силы Царства встречают удар тарана и стоят До последней крайности, поскольку отступить для них - гибельно...
Еще ни Халаш, ни царь не подали сигнала, а тлеющий огонек битвы уже отыскал себе первую пищу. Поединщики, выйдя из рядов, раззадоривали товарищей геройством. Лучники вяло обменивались подарочками, целя в командиров. На той, царской, стороне громко скрипнули деревянные механизмы камнемета. Лугаль не слышал этого, но он увидел, как тяжелая глыба набрала высоту, а потом ударила землю, немного не долетев до его воинов. Нестройный гул солдатских голосов в отдалении выводил гимн в честь царя и всего Царства, как всегда бывало перед большим сражением.
Ууту стоял в сиянии всей своей огненной мощи - не так, как бывает в месяцы зноя, но воинам, изготовившимся к бою, приходилось несладко. Тени исчезли.
Нет причин медлить.
Халаш поднял правую руку.
Сейчас же над полем поплыл барабанный гул. Пестрые значки и флажки над головами борцов Баб-Ану колыхнулись. Пехота трех городов, стоящая в центре позиции, пришла в движение. Лучники выступили вперед и осыпали неприятеля стрелами. Большинство лучников мятежа - суммэрк. Лукавые люди, не любят меча, не любят прямого боя - сила на силу, - зато стрелки из лука у них очень хороши...
Справа с гиканьем понеслась вперед конница кочевников, что живут на полночь от Царства. Ох, как опасно было приводить их на эту землю. И без того летучие отряды кочевников то и дело пронзают провинции Царства... Прежде столичные эбихи останавливали их всех... нет, не всех, конечно, но очень многих, далеко от цветущих городов. В степях, где стоят одинокие крепости Царства, насмерть бились бабаллонцы вместе с провинциалами против диких всадников... Так было. Теперь, в смутное время, кочевники доходят до Урука, даже до Ура, даже до Страны моря. Изгнать их невозможно, покуда руки связаны борьбой с Донатом. Разве что вылавливать и отбрасывать назад самых дерзких... Или нанять. Многие сочли это неплохой идеей. Лугаль Нарам и ануннак Энки дежурили в ту долю. Нарам отдал северянам половину платы за их мечи, обещал вторую часть после падения Баб-Аллона, принял трех тысячников с их людьми в войско и... приучил дикарей, что здесь они могут чувствовать себя как дома. Халаш был бы не прочь узнать после сражения о тяжелых потерях степной конницы. Об очень тяжелых потерях... Некоторые союзники беспокоят не меньше врагов.
Кстати, Нарам. Тоже родом из младшей семьи, бывшей в услужении у Храма. Оттого слишком умный: в храмах Царства любят умников. Все желает перемудрить Доната. Все с ануннаками спорит. Халаш не то чтобы знал, а нутром чуял: победа достигается не силой и не умом, не храбростью и не богатством, а... Ан знает чем. Чем-то таким, что способно связать и то, и другое, и третье, и четвертое воедино. Но как назвать такую способность? Что стоит выше всего и всем повелевает? Опять же, Ан знает... Перехитрить бабаллонцев невозможно. Иначе бы их перехитрили и растоптали шесть раз по тридцать шесть солнечных кругов назад или еще раньше. Нарам придумал попытать военного счастья новым способом. Посадил на колесницы лучников, прикрепил к ободьям колес медные ножи и костяные шипы, а потом уверял всех, мол, нагонит страху на царскую рать. Во-он они, его колесницы, помчались... а сзади держится конный отряд. Лошади дороги. Ох, как дороги лошади, расход ужасный! От Ура и Эреду на полдень и до самых степных форпостов Царства на полночь не найти удобного места, где их можно разводить. Так что почти все они - привозные. И ужасно, ужасно дороги.
Что там, вдалеке, справа и слева, не видно было Халашу. Побили царских конников северяне или не побили? Нагнали страху колесницы Нарама или не нагнали? Пыль, поднятая копытами лошадей, встала непроглядной завесой. Далеко. Не видно. Прямо перед насыпью, на которой стояло кресло Халаша, пехота ударилась о пехоту. Над полем стоял всеобщий крик сражающихся воинов и лязг оружия. Царские пешие бойцы построились ровными рядами, выставив Длинные копья. Когда падал один, на его место сейчас же становился копьеносец из второй шеренги. Нападающие не имели никакого правильного строя. Толпы борцов Баб-Ану, словно множество роев рассерженных пчел, бились о стену Щитов, кое-где проламывали ее ненадолго, но сейчас же вновь откатывались назад. Если бы Донат мог выставить Равное по силе войско, центр мятежников был бы уже разбит. Но на равнине между каналами держало строй даже меньше бойцов, чем говорил Энлиль. Может быть, тридцать шесть раз по тридцать шесть ладоней. Может быть, сорок два раза. Или, как считали полночные города по-старому, будучи еще под властью царя, тысяч восемь... Плюс немногочисленная конница. По четыре борца Баб-Ану на каждого царского ратника. Халаш умел отлично считать. И счет говорил ему со всей определенностью: как бы умело ни сражались пехотинцы Доната, опора всей позиции, к вечеру их задавят числом, голой силой цифр, превосходящих другие цифры.