Не помню, что я сделала сначала, кажется, завопила. Помню, как с неба камнем летело чье-то тело. Но я не возьмусь сказать, что было раньше - мой крик или удар тела об асфальт. Я перестала придерживать лямку рюкзака, и тот скатился по моей руке. Это, я знаю, произошло после крика и удара тела об асфальт.
Сколько в этом доме этажей? Двадцать?
Не уверена сколько, но знаю, что высоко. Может, для Нью-Йорка и не высоко, но для того, чтобы спрыгнуть с крыши и размазаться по асфальту - самый сок.
Эта девушка примерно моего возраста, с волосами цвета как у Реггеди Энн. Хотя как я могу определить её возраст? Она лежит лицом вниз. Если от ее лица ещё что-то осталось.
Самоубийства и раньше были не такими уж редкими, а во время чумы количество суицидников увеличилось вчетверо. Здесь у каждого своя трагедия. Только что я стала свидетельницей одной из таких. Эта девушка с ярко-красными волосами была чьей-то дочерью. Возможно, чьей-то сестрой и возлюбленной.
Может быть, все её близкие погибли, и именно это стало причиной для самоубийства.
Я часто думала о суициде. Быть может, если я спрыгну, так будет проще? Конечно. Конечно, будет проще. Но у меня есть две причины, почему я не стану этого делать:
Я слишком труслива для того, чтобы добровольно оборвать свою жалкую жизнь.
Это - первая.
Вторая и более веская: Шон.
Шон - тот, ради кого я продолжаю бороться. Он - мой младший брат. Я любого разорвала бы голыми руками, если кто-то посмел бы тронуть его. Это правило распространялось даже на зомби.
Я даже не отдавала себе отчёта в том, что все ещё смотрела на тело несчастной девушки. Я попятилась и шумно выдохнула. Откинула каштановые волосы назад и побежала.
Мне так хотелось оказаться дома.
В моем прежнем доме: когда мама была жива и у нас всегда было светло и тепло.
Без мамы наша квартира стала черно-белой.
Все ещё помню, как мир потрясали самоубийства подростков. Как мои ровесники и те, кто младше, резали вены из-за невзаимной любви и сливали всё это в социальные сети. Я всегда считала это уделом слабости. Никогда не думала о самоубийстве за исключением сильных ссор с отцом. Я была счастлива. Я знала, чего хочу от жизни. У меня были мечты, - каждую из которых я превращала в цель, когда предпринимала действия для их совершения, - и, как приятное дополнение, хобби. Те дети просто не знали, что такое настоящий конец света.
Я никогда не убивалась по парням. Кое-кто долго нравился, но у меня никогда не возникало желания свести счеты с жизнью из-за того, что Лукас Уитон не обращал на меня внимания. Лукас Уитон - самый красивый парень в школе. Тот, в кого я была влюблена с пятого класса. Можете смеяться сколько хотите, но я не вру: да, я ревновала и расстраивалась, но мне никогда не было по-настоящему плохо без него. Наше общение ограничивалось только поздравлениями в день рождения в Фейсбуке. Я и этому была рада.
Я не считала его «единственным и неповторимым». Он не был моим смыслом жизни.
Спасибо маме.
Если бы не она, я бы даже мыслила по-другому. Рассуждала по-другому. Любила по-другому.
Она была тем человеком, который никогда не трусил. Она была тем другом, который никогда не предавал. Она была той дочерью, которая почитала своих родителей. Она была той матерью, которая жила ради своих детей.
А ещё она умела прощать. Давать советы и поддерживать в трудную минуту. Подбирать нужные слова и хранить секреты. Её любовь к детям была бесценна: она любила нас такими, какие мы есть. Она отказывала себе во всем, чтобы у нас было всё самое лучшее.
Она не знала, чего от меня ждать. Она не знала, что я выкину в следующую секунду. Но она любила меня всей душой.
А потом пришла чума и забрала её.
Болезнь атаковала нас слишком внезапно.
Семьи, живущие по соседству, одна за другой постепенно разбегались из нашего района. Начались грабежи и мародерство. Ночью по улицам бродили шайки бандитов. Соседа через два дома убили: выстрелили в голову за то, что он отказался отдать грабителям запасы питьевой воды, которая еще оставалась у его семьи.
Я уже тогда начала воровать. А что ещё мне оставалось? Продавцов больше не было, - все разбежались кто куда, - поэтому платить тоже было некому.
Я брала свой школьный рюкзак и отправлялась на поиски еды и лекарств. Делала это чаще всего по утрам, потому что так мама меньше волновалась. А ей и без того было тяжко.
У нее болела голова. У нее болело все. Она жаловалась даже на зубы. По ночам ей становилось еще хуже, чем днем. Ее кидало в жар. По ночам мама бредила, и вирус пожирал ее мозг. Ее волю, ее память, ту, кем она была, - все убивала чума. А утром становилось легче. Она говорила, что, может, еще поправится.