М.С.Горбачев и вся свора (как и их предшественники и преемники) получили более чем достаточно ласковых и добрых писем от множества советских людей, которые относились к лидерам партии и органов государства с глубочайшим уважением и доверием, и писали им десятилетиями в искреннем наивном убеждении, что власти чего-то не видят, не знают и не понимают. Многие трудяги, партийные и беспартийные, не положившие лишнего в свой карман даже на законных основаниях, пытались образумить лидеров страны годами, пока те делали свои чиновничьи карьеры; писали крайне доброжелательно и уважительно — без того отрицающего отношения ко всей социальной “элите” и её хозяевам, которое выражено в “Мертвой воде”; но “элитарное” хамьё просто плевало на них и глумилось над ними в своем узком кругу “коммунизма” внутри кремлевских стен и заборов спецдач. И в “Мертвой воде” им было сказано: “Цыц!” — которому они не вняли, а зря...
Если бы “Мертвая вода” изначально была адресована широким читательским кругам, чей повседневный профессионализм находит приложение вне сферы государственного и народнохозяйственного управления, вне сферы журналистики и социологических наук, то и написана она была бы в ином эмоционально-смысловом строе.
Беда России в том, что за последнюю тысячу лет почти все — за редчайшим исключением — стали такими “стеснительными”, а по существу трусливыми, что избегают прилюдно назвать дурака — дураком, мерзавца — мерзавцем, паразита — паразитом, но, следуя правилам “вежливости”, изображают из себя, что они искренне не разумеют, кто дурак, кто мерзавец, кто паразит, кто лицемер. И большая часть претензий по поводу грубости языка “Мертвой воды” связана с этой особенностью образа мыслей, господствующей в российской культуре, в которой благообразный мерзавец может всё, а правду о нём — ни в глаза, ни прилюдно — сказать не смей... С этим пора покончить и называть всё свойственными ему именами.
Поэтому если кто-то болезненно воспринимает стиль “Мертвой воды”, то пусть найдет мужество увидеть в себе самом те “элитарные” демонические притязания, возможно не удовлетворенные в реальной жизни, по которым целенаправленно бьёт информация “Мертвой воды”. Или пусть освободится от идолопоклонства в отношении тех своих кумиров, которые отвергнуты в “Мертвой воде”.
Другая часть недовольных упрекает авторов “Мертвой воды” в «нерусскости» их языка. В действительности в “Мертвой воде” на одну страницу текста заимствований из иных языков приходится гораздо меньше, чем в остальной литературе, посвященной проблемам социологии и истории. Причем многие нерусские слова попали в её текст либо при цитировании («акматическая фаза», «этнос-персистент», «комплиментарность», «диахроническая хронология» — это из словарного запаса Л.Н.Гумилева, кумира многих русских и нерусских евразийцев-многонационалистов), либо потому, что они — знаки эпохи (плюрализм мнений, межрегионалы и т.п.). В собственно нашем повествовании совсем не встречаются чуждые корневой системе господствующего в России Русского языка такие слова, как: “объективация”, “онтологизация”, “рефлексивная”, “релевантность”, “эксплицированные”, “гетерархированная система”, “имманентный”, “парадигма”, “метафизический план”, “ментальность” и т.п. “реникса”, употреблением которой завороженно грешит русскоязычная интеллигенция, переставая понимать самою себя. Поскольку иноязычная терминология отраслей знания устоялась, то ею также пользовались необходимо, поскольку смена её на какую-то иную терминологию — надежный способ избежать понимания читателя, воспитанного на этой, уже устоявшейся, терминологии.
Другое дело, что встречаются в “Мертвой воде” знакомые слова в незнакомых сочетаниях (смена логики социального поведения), но тут ничего не поделаешь: если речь заходит о тех явлениях, на которые традиционная социология не обращает никакого внимания, то, столкнувшись с такого рода непривычными словосочетаниями, придется читателю соображать их самостоятельно, чтобы в своем внутреннем мире построить образ того явления, на которое указует незнакомое сочетание знакомых слов. Но если бы мы для указания на эти явления выдумывали совершенно новые слова, то их смысл действительно для большинства невозможно было бы вообразить.