Ночью псы расплаты словно потеряли их след: возле деревни Старый Медведь на мосту через Мшагу обоих «японцев» ослепила дальним светом и чуть не снесла в реку встречная фура, занявшая почти все дорожное полотно; на железнодорожном переезде в Уторгоши Рому с Егором едва не размазал по рельсам товарный состав, хотя пути были открыты для проезда; на окружной дороге у Гатчины почему-то не выставили знаки ремонтники, так что «самурай» зарылся по радиатор в кучу песка, благо Тарарам не разгонялся и вовремя ударил по тормозам, — вот, собственно, и все неурядицы.
Урочного часа дожидались у Ромы на Стремянной. Егор с Тарарамом умылись и почистились. Катенька сменила Роме повязку. Дальше пили чай с соленой соломкой, потом кофе, потом снова чай. Настя послала электропочтой письмо родителям: «Люблю вас! Но сколько можно каждый день чистить зубы и заплетать на ночь косу? И еще: синее небо, конечно, — красиво. Но хочется взглянуть и на иные небеса». Подумав, Егор и Катенька послали тоже. «Мир обвис на мне лишней кожей, и я путаюсь в нем, словно кошка в простыне. За какое дело ни возьмусь, во всем у меня выходит пересол. Простите», — написала Катенька. «Пить пиво и любить девушек, таких же глупых, как ты сам, — разве для этого меня родили? Воспитать в себе характер, ровный, как горизонт, ходить на службу, приносить домой зарплату и пить чай с лимоном перед телевизором — для этого? Ухожу искать: для чего, — написал Егор. — Да и вообще — жизнь нравится нам лишь потому, что в конце концов кончается». Все чувствовали, что написали длинно — разболтались. Тарараму сказать последнее прости, кроме, пожалуй, цокотухи Даши, разъезжающей на тертом «мерседесе», было некому — он писать не стал. Под конец Настя даже немного подремала.
— Добра-то сколько пропадет, — шепотом сказала Катенька Роме, памятуя об оставленных в закромах автозапасах.
— Забудь, — сказал тот.
— Уже забыла.
В десять вышли из дома. Ветер с запада гнал облака. На месте Невских бань из-за забора уже поднимались штыри арматуры — костяк грядущего зеркально-бетонного парадиза. Над перекрестком Колокольной и Марата трепетал, запутавшись веревочкой в проводах, красный воздушный шарик. Встречные прохожие были без лиц — по крайней мере Тарарам ни одного не запомнил.
В холле их встретил молодцеватый охранник Влас. Вид он имел странный — возбужденный, раскрасневшийся, будто только что закончил комплекс тренировочных упражнений по применению саперной лопатки в рукопашном бою. Беспрепятственно пропустив Рому с компанией в зал, страж послал им вслед грозный взгляд, вспыхнувший, как раздутый уголь в мангале, темной искрой озарения.
Тарарам извлек фонарик, и по заведенному порядку они с Егором обследовали пустующее — на не готовый к встрече с чудом взгляд — пространство. Иномирное тело, сотканное из прозрачного зеленоватого марева, вновь изменило форму. Теперь душ Ставрогина представлял собой уже даже не шар, а подобие цилиндра, огромной колбасы трех метров длиной при двух в поперечнике. Объект, словно потворствуя их замыслам, теперь готов был вместить внутрь себя всех четверых испытателей сразу. Быть может, Егору только показалось, но излучение образования тоже сделалось мощнее, призывнее и теплее — силу в них оно сейчас вливало такую, что никаким сомнениям в правильности пути уже не оставалось места.
Включили свет, озаривший окружающую черноту стен, потолка и пола («Закоптелая банька с пауками», — вновь вспомнил уже пережитое чувство Егор). Скупо, с чувством значения момента перебрасываясь словами, соорудили из столов стартовый помост. Поставили стремянку. Не договариваясь об очередности, полезли вверх: Тарарам, Егор, Настя, Катенька… Встав на столешнице в ряд, невольно, словно в народном финском танце летка-енка, положили друг другу руки на пояс…
И мир померк. Так, будто бы в сети питающей его энергии упало напряжение.
В шесть часов тридцать шесть минут утра на Власа, охранника музея Ф. М. Достоевского, снизошло священное безумие. Он с пронзительной ясностью ощутил свое предназначение, и счастье обретенного смысла выдавило из его глаз умильную слезу. Нет, не бальными танцами… Вовсе не бальными танцами покорит он сердца современников и впишет свое имя золотой строкой в летопись вселенной. Его удел иной. Ускорить время, разогнать на всех парах историю, приблизить роковой час битвы Гога и Магога с Фенриром и воинством Асгарда за обладание кольцом всевластия. А там — там будет ветер, пламя, шум, покойники поднимутся из гробов и поднесут ему дары земли. Наступят вечный смех, и Аполлон, и хор угодников, и воды рухнут вверх. Для этого ему всего лишь надо в срок жертву принести — двух ярочек и двух козлищ. И дело сладится. Такой закон тайги.