Заступив на смену, Влас покурил, выпил кружку чая с песочной полоской, после чего примерно час, как было заведено у него уже месяц или полтора, разучивал и шлифовал движения и фигуры — восьмерка бедрами, лисий шаг, ботафого с продвижением, выпад дансхол, правый волчок. Теперь это вроде бы осталось в прошлом, больше не было нужно, но дисциплина духа не перестраивалась в миг. А тут как раз пришли артисты. Один из них однажды даже очень славно спел… И, только пропустив их в зал, он понял, кто они на самом деле и что в одиннадцать ноль четыре — срок.
В тревожном раздумье он зашел в служебный коридор и встал у пожарного щита. Какое-то время размышлял: что лучше — багор или топор. Гений места подсказал. Он снял со щита тяжелый, с символично окрашенным в красный цвет топорищем топор, вернулся в холл, сел за стол, где сиротливо пасся железный ежик с утренним окурком, и, поглядывая на часы, стал ждать.
В одиннадцать ноль две мигнула и поблекла лампочка — перепад напряжения в сети, — ему подали знак. Он медленно поднялся и с топором в руках отправился в черный зал, который про себя издавна называл «гробик».
Глава 12. Мир-паразит
Настя лакала воду из ручья. В этом месте камни сложились в уступ, и ручей образовал небольшой падун. Вода на камнях весело вскипала, разбивалась в брызги и разбегалась вьюнами. Журчали в щельях небольшие буруны, и звук этот был приятен слуху. Под падуном в яме лежала гладкая рыба, шевелила хвостом и смотрела из воды на Настю. В круглых глазах большеротой рыбы не было ни страха, ни гнева, ни любопытства. Сквозь воду рыба не пахла.
Настя лакала долго, пока не почувствовала, как лед сдавливает ей горло. Вода в ручье была холодной и в самый жаркий день. Потом стряхнула капли с усов и побежала назад — лизать недавно разрытую в камнях под корнями дерева, где она устраивала себе логово, желтоватую глыбу.
На опушке леса горели, испуская сладкий аромат, звездаши, алюнки и глазыри. Отцветший спелый шипок напустил вокруг в траву такую гору пуха, что из него можно было бы сложить перину в дупле Катеньки. Конечно, если прежде она его не съест. Да что в дупле — сам Тарарам смог бы устлать им гнездо. Настя зачем-то сунула в пух нос, и тот тут же облепил ей мокрую мордочку. Фыркая, Настя принялась трясти головой и счищать пух то одной, то другой лапой.
Разделавшись с забавным пухом, Настя перебежала поляну, где в головках визильника копались и густо гудели медовики. Ветер шевелил травы, и те выпускали ему на потеху облачка пыльцы. Звенели прозрачными крыльями цветочные жужки. Пронесся над головой быстрый бармач. Между кустом и длинным полоцветом пузанок сплел хитрую обмету — медовик ее рвал, а жужки вязли.
Вокруг поляны стоял лес. Рассыпанные по земле прошлогодние листья пахли прелью, деревья шевелили свою тень, вдалеке нестрашно ряцкнул сук — дух покоя легким, едва колеблемым дыханием покрывал пущу.
В морщинах коры бежала черная струйка мурашей. Это было не Настино дерево, а одно из тех, что стояли поблизости, — Настя часто подходила к нему смотреть на деятельных малявок. Струйка мурашей, вся составленная из коротких отрывистых движений, была двойной: одни бежали наверх, к пенящемуся в трещине дерева соку с волнующим терпким запахом и куда-то дальше, другие — вниз. Встречные мураши то и дело трогали друг друга усами. Мир был молод, полон открытий и радостных происшествий.
Настя смотрела на мурашей и моргала. Потом, взмахнув рыжим хвостом, побежала к своему дереву, под корнями которого рыла нору. Нырнула в логово и, поерзав, удобно устроилась на боку — так, чтобы перед носом оказалась желтоватая глыба. Выждав, когда желание разрастется в глубине ее глотки, выплеснется за край и зальет все ее существо, Настя лизнула прохладный камень, и соль в ответ, чуть помедлив, обожгла язык. Иголочки необычного удовольствия кольнули Настю за ушами, и дрожь от этих уколов побежала на загривок. Она лизнула еще и нежно тявкнула. Звук вышел из горла сам собой, словно внутри Насти тявкнул кто-то другой, разбуженный то ли вылившимся за край желанием, то ли вкусом камня. Лизнула еще и снова тявкнула. Потом еще и еще… Это было чудесно.
К полудню ветер стих. Столбы коленчатых стеблей стояли без движения, колеблемые лишь толчками разыгравшихся травяных блошек. Из гущи нижних зарослей Егор лез по стеблю вверх, влекомый звонким зовом все шире открывающегося неба. Он не торопился — куда? зачем? Тени, запахи, звуки, радужные мерцания, разлитые вокруг, сплетались в согласную материю покоя. Недоставало ерунды. Граненой крупинки, шелеста, блика? Егор не знал — чего именно. Там, наверху, возможно, станет ясно.