— Нет, не обойдется. Во вторник. Хорошо, что пришла сегодня. Веселей будет на стол ложиться, — пошутил Алесь.
— Может, лучше, Алеська, без операции? Что доктора говорят, не очень страшная?..
— Что говорят? Говорят, что все хорошо будет. И я тоже так думаю. Надеюсь. А ты как там маешься?
— А ничего, маюсь. В бригаде обижаться не на что, идет дело. Сколько уже сена накосили да насушили. Сено в этом году, как никогда еще.
— Поджарилось на солнышке, — заметил он, слушая ее и любуясь здоровой смуглотой порозовевшего лица, загаром, ровно покрывшим ее шею и полные, открытые до локтя руки.
— Мне это недолго, за лето цыганкой стану. А чего не ешь ягоды? — чтобы отвести его взгляд от себя и скрыть неловкость, снова подвинула она Алесю кошелку.
— Ем, ем, ты тоже бери. Соскучился я по работе, по колхозу и… по всем вам… соскучился.
— Ничего, потерпи. За колхоз не тревожься, за дом тоже. Там у тебя есть кто-то? Соседи присматривают. Словом, не беспокойся. Поправишься — опять все будет, как было.
Алесь смотрел на нее, слышал ее голос и улыбался сам себе, своим мыслям.
Она заметила эту, как ей показалось, странную улыбку и не удержалась, засмеялась тоже, спросила:
— Ты чего это глядишь на меня, усмехаешься?
— Да кажется мне, Варечка, не совсем будет все, как оно было…
— А как же будет? — сначала удивилась она, потом увидела его глаза и поняла, догадалась о том, чего он недоговаривал, смутилась и покраснела.
— Все будет хорошо, — растерянно повторила она, — только поправляйся.
Сестра позвала Алеся в палату. Он с сожалением взглянул на Варвару: целый день просидел бы тут с нею.
Она проводила его и пошла к воротам.
Алесь стоял на крыльце, пока Варвара не исчезла из виду, и смотрел ей вслед.
Подшучивают, подтрунивают мужики над Алесем:
— Сколько сапог сносил, а все даром. Не дается, брат, в руки тебе бригадирша?
Алесь добродушно косит черным, цыганским глазом, скручивает толстую, в палец, цигарку и, затянувшись горчайшим дымом от собственного самосада, не протестует:
— Известно, не дается. Это уж точно.
И женщин удивляет такая неопределенность.
— Когда свадьбу-то будем играть? Хватит вам хороводиться.
— Приданого мало, не берет, — отмахивается Варвара.
— А чтоб ему, раз такой… Мало твоих трудодней, так еще приданое ему! — возмущаются всерьез бабы.
А кто помоложе, тех не проведешь.
— Ой, не крути, девка! Хотите свадьбу заначить. Не выйдет. Всем колхозом ввалимся, хату разнесем. Никуда вам не деться.
Поздно вечером, когда и колхозные дела справлены, и у себя все в порядок приведено, и даже Валя с Костиком заснули в сенях, присядет Варвара к столу, положит загрубевшие смуглые руки на белую скатерку, отдыхает, думает.
Каждый вечер, если только не очень припозднится, скрипнет подгнившая доска на крыльце и появится на пороге он, усталый, с улыбкой в темных, глубоко запавших глазах.
— Ну, как дела у соседки-кумы?
— Тихо ты! Детей испугаешь, — шепчет Варвара.
— Ой! Забыл. — И смешно, как это делают дети, прикрывает рот коричневой ладонью, встает перед Варварой, протягивает навстречу руки. — Может, поздороваемся?
Он нежно проводит рукой по ее загорелой щеке, подводит к скамейке, усаживает рядом с собой.
— Устал я сегодня, Варя, — тихо говорит Алесь, и Варвара доверчиво смотрит на него, слушает. — На велосипеде в район да назад — это, считай, сорок километров. Да еще в «Первое мая» с Лозовым подскочил.
— Ну, и как там, в «Первом мая»?
— Так себе. — Закуривает и оглядывается, куда бросить спичку. Не найдя пепельницы, кидает на шесток. — Есть чему у них поучиться, но скажу тебе, ожидал большего.
— Плохо, что ли, работают?
— Не плохо. И не мало. А следов этой работы не видно. Порханевич как кулак. На продажу все, в банк. А постройки у него старые. И хаты у людей никуда. Машин, правда, много. Три грузовика и у самого «Москвич», шесть жнеек, молотилки, триеры… Силосокомбайн даже. А вот дороги ничего не стоят. Электрификация на первобытный манер.
— Ну, завел! — смеется она. — Больно уж у тебя все хорошо, первый класс!
Ей приятно было слушать его. Он все рассказывал ей, делился мыслями, уверенный, что поймет и, если надо, посоветует.
— У меня тоже не все хорошо, — добродушно согласился Алесь. — Но если уж взять дороги те самые, так слышала, как шутил Лозовой: «Выедешь после Первомайской на „Победу“ — сразу же в сон клонит». У нас все после войны хаты отстроили. И электричество у всех. А у первомайцев, у миллионщиков, лампы керосиновые.