— А я вас, кажется мне, приметила. Такой высокий. — Сказала и покраснела, даже ушам горячо стало.
Вспомнили вдруг, как Степка Барута шел пешком сто верст в Минск «за наукой», и оба сошлись на том, что лучше идти пешком, чем «душиться» здесь, в этой сутолоке! Еще и билета не достанешь. Наташа за свои семнадцать лет никуда из дома не уезжала. Ей было жутковато. И паренек, заметив это, успокоил:
— Ничего, все образуется. Еще как достанем и уедем. Вам придется посидеть с вещами, а билеты я раздобуду сам. Если встать в очередь, через неделю не выберемся.
И она успокоилась. Большего счастья после сдачи экзаменов — справки о том, что зачислена, ей и не снилось. Только бы скорее в поезд и скорее домой.
В вагоне разговор почему-то опять зашел о Степке и Аленке.
— Как мне эта вещь нравится! Хотела, чтоб на экзамене спросили, да где там, другой билет вытянула.
— Видать, вы поклонница Коласа. — И вдруг спохватился: — Что это мы? Сколько времени уже болтаем, а не знакомы.
Познакомились.
— Андрей.
И тут же мелькнуло: «Как у Толстого — Андрей и Наташа». И осеклась… Ох и глупая ты, Наталья. Увидела парня — и готова влюбиться… Глупая.
Так было все это и больше не повторится. Нет, нет, не вспоминать, не думать!
Она придвинула, школьные тетрадки, стала проверять. Неожиданно захрипело, зашипело в репродукторе, раздался мужской голос. Наташа обрадовалась: уже несколько дней радио молчало, и было совсем одиноко. Передача велась из Минска. Диктор читал сводку о ходе посевной. Наташа взяла красный карандаш, внимательно вчитывалась в неровные строки, написанные детским, невыработавшимся почерком. Вдруг как ударило. Сердце стеснило в груди, на какую-то минуту оно замерло. Диктор назвал район. «Как говорил нам председатель райсовета товарищ Березин, в районе полным ходом идет сев яровых…»
О чем дальше шла речь, Наташа уже не слышала. «Березин» — звучало в ушах, сердце словно выскочить хотело из груди. Хоть бы еще раз снова услышать это «Березин»…
Фамилия Андрея. Но разве у одного него такая фамилия?
Она встала, подошла к окну. «Андрей?.. Не может быть. Он ведь погиб в сорок втором. Мать писала, что даже поминки по нем справляли. Сергей, Галя — все, все писали, что нет его. А вдруг?.. Если он, что тогда? Сидеть тут и гадать? Надо поскорее выяснить».
Мысли подгоняли, опережали одна другую… Что делать? Что делать?
Наташа отворила окно. Теплый апрельский воздух ворвался в комнату. Девушка подошла к столику, где стояли какие-то коробочки, флакончики и несколько фотографий. Среди них Андрей. Глаза, как и обычно, глядят куда-то вдаль.
— Что же ты молчишь? — вырвалось у нее.
Наташа долго стояла, еще и еще раз всматриваясь в его лицо. И тут же возникло решение написать Сергею, его брату. Если это он, почему же не искал ее? А может, женат? Но голос внутри требовал: «Все равно… Ты должна узнать… Еще раз написать…»
Карандаш нервно бегал по бумаге, словно боясь, что уйдет время и не придут больше слова, которые надо сказать сегодня же, сейчас же.
И только надписав адрес на конверте и опустив письмо в ящик, Наташа испугалась — как долго еще до ответа.
— Павел Антонович, Павел Антонович, — в глазах медсестры Сонечки стоят слезы, — не пойду я в третью палату, хоть увольняйте, хоть что, все равно.
Уже свыкшийся с подобными заявлениями, Павел Антонович неторопливо поднял глаза от лежавшей перед ним книги и спокойно через очки взглянул на девушку.
— Очередная неприятность, Сонечка?
— Нет, вы только подумайте, — всхлипывала она, вытирая зареванные глаза, — целую неделю не слышу от него ничего, кроме как «оставьте меня». А сегодня так просто выгнал. Вы бы видели, какие у него глаза были…
Лицо старого доктора помрачнело: снова то же самое, и который уже день.
Палата эта и слышала, и видела столько всего. Не одно сердце остановилось навсегда в ее стенах. Усилия врачей и чудеса медицины не всегда могли поставить на ноги тех, кто попадал сюда.
Но в этот раз жизнь перехитрила смерть. Пока что она еще робко выглядывала из полузакрытых глаз раненого. Он был недвижим. На бледном, без кровинки, лице с накрепко стиснутыми зубами лежал отпечаток страшных мук. Казалось, это покойник слегка расплющил веки, чтобы еще хоть раз поглядеть, что творится там, где некогда жил и он, человек.
При раненом не нашли документов. Никто не знал его имени, фамилии, откуда он, из какой части. В левом кармане гимнастерки лежала только завернутая в белую бумажку фотография. Совсем еще юная девушка, девочка с длинными черными косами, с еле заметной усмешкой в глазах. На обороте написано просто и коротко: «Приезжай — буду ждать. 10 мая 1941 года». Должно быть, та, что дарила, знала: он помнит ее имя и без всякой подписи.