Женщина вышла порозовевшая, глаза смотрели веселее.
— Прочитайте, пожалуйста, что он тут написал, — обратилась она к Наташе. — Сама вроде и читала, и писала трошки, а теперь плохо вижу, ничего не разберу.
Наташа взяла из ее рук заявление. И слова запрыгали у нее перед глазами. «Инвалиду Холоду строить хату в первую очередь. Наложить взыскание на председателя колхоза. Доложить 18-го. Березин».
Женщина забрала бумажку обратно и снова повернулась к Наташе:
— Ай-яй, какой человек! Ни крику, ни гонора. А сам, бедный, левой рукой пишет. Правую из кармана так и не вынимает. Не своя, верно…
«И руки нет!»
Посетители входили один за другим. Некоторые не задерживались, другие оставались дольше. Из комнаты доносился ровный, спокойный, знакомый голос Андрея. Люди выходили от него кто пристыженный, растерянный, а кто с поднятой головой или озабоченный неотложными делами.
Наташа сидела неподвижно, слушала… От напряжения пересохло в горле. Она пропускала и тех, кто пришел позднее, чем она, — ждала конца приема.
«Вот еще чудачка!» — удивлялась секретарша, но спросила мягче, чем раньше:
— Чего же вы ждете? После вас сколько уже прошло, а вы сидите.
— Н-ничего, я подожду, — глухо отозвалась Наташа, словно пробудилась от сна.
Секретарша еще раз взглянула на девушку и про себя решила: «Наверно, личное дело. А может, просить хочет о чем-то и так, чтобы не слышал никто, не помешал вдруг…»
В приемной уже никого не осталось. Наташа видела удивленный взгляд секретарши и понимала, что теперь уже можно и необходимо войти. И не могла.
За дверью чиркнула спичка, отодвинулось кресло. Шаги приближались. Наташа сорвалась с места. На пороге стоял Березин.
— Андрей!
Он обнял одной рукой ее плечи и, не сводя с нее глаз, только и повторял:
— Наташа! Не изменилась, такая же, как была. А я… Наташа…
1946
ГОВОРИЛИ ТРИНАДЦАТЬ МИНУТ
На другом конце провода — за шестьсот километров — никто не отзывался, и телефон настойчиво звенел там в гулкой ночной тиши. Страхов сидел в кресле у телефонного столика и ждал: вот вскочит с постели, вот набросит поспешно что-нибудь на плечи… Сейчас снимет трубку. Он точно, до мелочей, представлял хорошо знакомую комнату: на таком же почти, как у него, полированном журнальном столике такой же неустойчивый модерновый телефон, рядом пианино с кипой нот на нем, книжные полки и тахта с торшером. Ну и, конечно, телевизор. Стандартный современный интерьер, стандартная современная квартира. Странно только, что в такой поздний час там никто не откликался.
— Абонент не отвечает, что будем делать?
И впрямь — что было делать? Страхов машинально перевел взгляд на часы: половина первого ночи.
— Пожалуйста, — заторопился он, опасаясь, что телефонистка повесит трубку, — позвоните через час. Мне необходимо дозвониться…
— Ждите, повторим, — равнодушно перебила дежурная и положила трубку.
Ощущая глухое раздражение, Страхов встал с кресла и закурил.
— Интересно, где можно пропадать до такого времени… И всей семьей.
Он подошел к окну и настежь распахнул его. Курил и полной грудью вдыхал настоянный на липовом цвете, теплый, густой воздух ночи и с высоты своего пятого этажа смотрел на улицу, на мраморных львов по обеим сторонам высокой лестницы, поднимавшейся к тяжелым дверям Музея восточных искусств. И львы, и громада музея — через дорогу от его дома, — и мохнатые вековые липы — все было тускло подсвечено прожекторами, залито мягким, рассеянным зеленоватым светом. Он прожил в соседстве с этими львами более двадцати лет, с того времени, когда вскоре после войны демобилизовался и получил квартиру в этом доме. Сколько раз глядел он и никак не мог наглядеться на эту, словно заколдованную, ночную красоту. Ему казалось, что он просто сник бы и зачах, отними вдруг у него возможность вот так, как сейчас, бездумно подойти и постоять, посмотреть на все, что и привычно, и каждый раз по-иному открывалось ему из этого распахнутого окна. Ни на что другое не променял бы он вот этих минут, так представлялось ему всегда.
Так думалось и сейчас.
В коридоре раздался пронзительный телефонный звонок, и Страхов мгновенно бросился на этот зов.
— Алло! Алло! — кричал он в трубку.
— Я слушаю, — не замедлили ответить теперь оттуда, за шестьсот километров.
— Маргарита?
— Сейчас позову. — Было такое чувство, словно это произнес кто-то здесь, у него за стеной. — Рита! Рита!