Страхов ждал. Он знал: вот-вот в сердце его ворвется и захлестнет волнение от голоса, который еще не прозвучал в трубке.
— Слушаю.
— Добрый вечер! Где ты пропадаешь? Кто это у тебя?
— Тамара.
— Скажи, что я прошу у Тамары Владимировны прощения за то, что не поздоровался. Не узнал ее.
— Ничего, она не обидится. — Голос был ровный.
— Где ты была? До тебя не дозвониться.
— Ты откуда?
— Из дома, конечно.
— Из дома? А что, Антонины Ивановны нет?
— Тебе нужна Антонина Ивановна?
— Нет, зачем же. Просто ты обычно не звонишь, когда она дома.
— Она ночует у Виталия. Тебя это устраивает?
— Что-нибудь случилось?
— Ничего особенного. Заболел Алик.
— Серьезно?
— Подозрение на корь. А мать на курорте.
Она знала всех, всю его семью. Все обо всех знала.
— Чего же ты молчишь?
— Ты давно не звонил. И вдруг…
— Не рада?
— Да нет, просто…
— Я писал тебе. Ты не ответила.
— Прислал поздравительную открытку. (Неужели правда не писал после той открытки? Думал ведь. Сколько раз собирался написать…)
— Где же ты была все-таки?
— Мы с Тамарой только что с вокзала.
— Ее встречала? — Он тоже знал все о ней, о всех ее близких.
— Нет, провожали.
— Ребят? Кстати, куда ты отправляешь их на лето?
— Их уже не надо отправлять, они уже сами! — В ее голосе была и улыбка, и гордость.
— Саша на второй перешел?
— Саша уже на втором, уехал со стройотрядом в Казахстан.
— И форму, значит, получил?
— А как же! Форма и эмблема на рукаве: «Студенческий стройотряд».
— А Микола где?
— Коля со своим классом на практике в колхозе.
— Они у тебя молодцы!
— Молодцы, — охотно подтвердила она.
— Так кого же ты провожала? — И не услышал ответа. — Кого провожала так поздно?
В трубке заспорили два голоса, потом прозвучал твердый Тамарин:
— Мы провожали мужа Риты.
— Какого мужа? Какой… — Страхов запнулся на полуслове.
— Мы… провожали… на вокзал… мужа… Маргариты, — четко, словно диктуя, повторила Тамара.
— Ради бога, Тамара Владимировна, дайте трубку Рите… Что все это означает, ты можешь объяснить?
— Виктор… Ты давно не писал и не звонил мне.
— Забыла, что я делал это и делаю почти уже двенадцать лет? — Стараясь не сорваться, Страхов протянул руку за сигаретой. — Забыла?
— Нет, Виктор, я ничего не забыла. И, если хочешь, напомню: последний раз ты писал мне — это та поздравительная открытка — три месяца назад. А не звонил полгода. И не виделись мы с тобой около двух лет. С твоей последней командировки.
— И кто же он, твой избранник?
— Человек! Мужчина.
— Исчерпывающая характеристика. И тебе хорошо с ним?
— Я уважаю его. И верю ему.
— Спасибо за правду.
— Я всегда была правдива с тобой.
— Это серьезно или просто… так?
— «Так»? «Такого», Виктор, с меня хватит.
— Другого захотела?
— Я устала, Виктор.
— А я? Я как же? Обо мне ты хоть вспомнила?
— Я тебя никогда не забывала.
— Сегодня убедился в этом.
— Я устала, Виктор.
— И это все, что ты можешь мне сказать?
— А что еще ты хотел бы узнать?
— Уверен, что далеко не все знаю.
— Ты говоришь неправду. И знаешь это.
— Зато ты правдивая. Ну что же, прощай.
— Прощай.
— Кончили говорить? — спросила телефонистка.
— Кончили.
— Говорили тринадцать минут.
Она опустила трубку, и на Страхова, как при стихийном бедствии, навалился вдруг весь разрушенный мир.
Он так и не тронулся с места, так и продолжал стоять с этой безмерной тяжестью на плечах, не сводя глаз с телефона, словно в этом непрочном пластмассовом аппарате воплотилась вся чудовищная несправедливость того, что в одно мгновение, как землетрясение, разрушило, разметало не только стены, но и фундамент, на котором держалась вся его жизнь. В одно мгновение. За тринадцать минут («Говорили тринадцать минут»).
Дрожащими руками Страхов вынул из пачки сигарету, похлопал по карманам, спичек не оказалось, и, еще не точно уяснив себе, что произошло, не смирившись с этим, вернулся в комнату. Спички лежали на подоконнике. Страхов, ломая их, прикурил и сразу же несколько раз подряд затянулся. Угнетала духота в комнате, и он по пояс высунулся в растворенное окно.
Львы даже не шелохнулись. Как притворились, что дремлют, так и продолжали дремать. И глыба музея не раскололась. И деревья по-прежнему изнемогали от духмяной тяжести липового цвета.