Наконец все Чесиково добро снова складывается в шкаф. Шкаф запирается на ключ, а ключ — за божницу.
На душе у обоих легко и весело.
Подходит пора коров выгонять. Павлиха накладывает Чесику еду в торбу.
— Не опаздывай, милок, — поторапливает она, — Никодим рассердится.
Сама Павлиха тоже спешит. Ей тоже пора на ферму, как бы не забыли девки цыплятам воды плеснуть, а то совсем захиреют, жара ведь!
— Смотри не опоздай, — еще раз уже в дверях напоминает она.
Чесик берет торбу с едой, берет кнут и, как каждый день, как каждое лето, отправляется пасти колхозных коров.
Он грозно замахивается, и кнут свистит, извивается в воздухе. Коровы узнают кнут Чесика и мелкой рысцой, увязая по брюхо в болоте, перебираются через канаву. А там, уже на сухом лугу, с жадностью припадают к тучной, росистой траве. Только и слышно — жвик, жвик, жвик!
Сам Чесик переходит канаву по перекинутой через нее доске. Наказ Никодима выполнен, и он может посидеть спокойно. Нужно только поглядывать, а то вдруг председатель нагрянет. Чесик вспоминает о нем, и снова подкатывает к сердцу. Приехала пани председательша, красивая и веселая. Но… А может, и правда вылеживаются они с председателем. И Чесику в эти минуты кажется, что нет хуже и противнее человека, чем колхозный их председатель. Кажется, попадись он ему, Чесику, где-нибудь в лесу или в жите, убил бы.
— Гляди не зевай! Коров не пускай куда нельзя.
Властный голос Никодима отрывает Чесика от тревожных думок. Как вспугнутые птицы, они разлетаются кто куда, и он снова возвращается к своим пастушьим заботам.
— Не зеваю, — уныло отзывается он и направляется к белому камню.
Камень этот — словно кто-то нарочно взял да обтесал его — ровный, гладкий, как стол. На него можно лечь и вытянуться — вдоль и поперек. Можно усесться впятером. Можно прыгать на нем, наконец. Лежит этот белый камень тут с незапамятных времен, и старики говорят, что название деревни от него пошло — Белая. Залезешь на камень этот, увидишь, как бежит там, вдалеке, Вилия, холодная, быстротечная речка. Левый берег ее низкий, бархатистый от зеленой травы, и лишь кое-где прогалинки золотого песка. В песке этом все лето копаются деревенские детишки. Место это для водопоя облюбовал себе скот.
Правый берег Вилии высокий, обрывистый, крутой, красный от залежей глины. На этом берегу дремучие леса — дубовые, хвойные. А на левом — маленькие живописные деревушки Залесье, Падоресье, Дуброва, — каждый год здесь полно дачников.
Там, на теплом золотом песке, дачницы из города в пестрых купальниках проводят целое лето. Тут же, у берега, плещутся и визжат от восторга их дети, худенькие, заморенные, словно дома их и не кормят. За лето они набегаются под солнышком и ветерком, попьют вкусного деревенского молочка, и к осени диву даешься — неужели те самые заморыши?
А еще забавнее смотреть, как купаются городские паненки. Плавают и балуются, дурят. Вот это паненки, да какие еще! Тоненькие, складные! Особенно когда сбросят коротенькие пышные платьица, наденут голубые и красные резиновые чепчики.
Чесик подбирает полы своего некогда щегольского офицерского плаща (его подарил ему лет семь назад полковник, сын которого каждый год удирает из города сюда, в Белую, на целое лето пасти колхозных коней) и, словно царь, с кнутом в руках усаживается на свой каменный трон. С трона Чесику видно все как на ладони: коровы, речка, в ложбине за пригорком овсяное поле. Слева от пригорка под сенью старых безмолвных сосен кладбище. Не то деревенское кладбище с крестами и надгробьями, с кустами сирени и лилиями, со щебетом птиц, а поросшие травой, безвестные солдатские могилы — взгорок за взгорком, взгорок за взгорком — еще со времен первой империалистической войны. Среди них несколько холмиков побольше — не иначе, братские могилы. На них не сохранилось ни надписей, ни даже крестов. Надписи стерлись, имена забылись, а кресты истлели.
Чесик любит бродить среди этих забытых могил, которые, хоть и подступают почти прямо к самой деревне — к ригам ее и огородам, — теперь уже никого не удивляют и не тревожат. В Белой не помнят, чтобы когда-либо кто-нибудь приезжал сюда, к этим могилам, которым уже более чем полвека. Наверное, лежат здесь те, кто пропал без вести.
Для Чесика нет разницы во времени. Ему кажется, что и его отец, солдат второй мировой войны, тоже лежит где-то здесь. Только бы отыскать, догадаться, какой же из них его холмик!