Какое-то время Чесик неподвижно восседает на своем камне-троне. Потом встает и, как генерал с высоты командного пункта, озирает все окрест. Из-за леса выплывает, медленно катится по небу алый каравай солнца. Небо светлеет, и все вокруг тоже светлеет, и у Чесика на душе тоже становится светлее.
— Ты часом не уснул там? — Никодим обеспокоен, он все еще по ту сторону канавы, под тем же самым дубом. Шагу лишнего не ступит — зачем же тогда подпасок?
— Не уснул. — Голос у Чесика веселый.
— Может, гнать их уже отсюда? Как бы на председателя не нарваться.
Сам Чесик страшится этого еще больше.
Боится, что председатель налетит на них за то, что пустили коров на луг. Боится, что Никодим возьмет да откажется: «Ничего я не знаю, это он, Чесик, самовольно загнал туда скотину». Но самое главное — Чесик ненавидит председателя. К нему приехала из города — она каждое лето приезжает — его пани председательша (так называют ее здесь все еще на польский манер), хоть и ходит она на работу вместе с другими женщинами, хоть и жать умеет, и сено сгребать, и лен дергать и трепать. И говорит как все говорят в Белой. Но все равно пани. Потому что в городе она учит детей в школе. Потому что надевает шляпку и перчатки. А когда приедет из города, лицо у нее белое, не такое, как у здешних. И платье по-городскому сшито. И — сама такая красивая и веселая.
— Слазь, Чесик, — командует Никодим.
Чесик слезает с камня и — вжиг, вжиг — щелкает кнутом, выгоняет коров с луга. Во как налопались — брюхо круглое, раздувается. А ведь всего ничего времени прошло. Доярки сегодня Чесиком не нахвалятся. Будут наперебой увиваться, упрашивать: «Возьми замуж! Лучше тебя никто коров не пасет!» А на черта они все Чесику! Даже Дуню Ушакевичеву не взял бы, хоть и доярка она знатная, и для газеты ее снимали. Вот если б такая была, как пани председательша…
— Находились! — Никодим — он уже тут, палкой отгоняет коров от изгороди. Не приведи господь, еще в свеклу сигануть! — Держись, Чесик, нонче доярки зацелуют тебя. Молока будет — хоть залейся, — поддразнивает он парня.
— Сдались они мне! — огрызается тот.
— Дурень! Мне бы столько лет, сколько тебе… Я бы походил возле них.
— Ну и ходи себе!
Эти дурацкие шуточки сегодня особенно противны Чесику. И чтоб не слышать их, он все подгоняет и подгоняет коров с выгона к лесу. Там тоже есть чем поживиться. А самое главное — в лесу, где молодые посадки, можно набрать ягод. Можно гнездышко отыскать, выкрасть потихоньку пару яичек. Ягодами он попотчует пани председательшу, — наверно, не пробовала их еще этим летом. А яички хлопчику ее можно подарить. Никодим идет за стадом, качает головой, усмехается: дурень-то дурень, а выбрал пани председательшу!
В лесу Чесик украл у синицы-дуплянки пять махоньких голубоватых яичек. А на посадках набрал сладких, душистых ягод. Яички завернул в широкий кленовый лист и сунул за пазуху — так не раздавишь их. А ягоды сначала держал в пригоршне, потом смекнул, — высыпал в шапку.
И вот, уже пригнав коров на место, он крадучись обходит красный уголок на скотном дворе, чтобы доярки не приметили, а то проходу не дадут, чтобы улизнуть от Никодима, не идти домой вместе. Нынче у Чесика другие заботы. И он как был с утра в тяжелых чоботах, так и идет туда, в сторону той хаты, где живет председатель и куда приехала вчера пани председательша.
Идет тропкой среди высоких хлебов и представляет себе, как вслед за жнейкой будет вязать в снопы эту рожь пани председательша. И он, Чесик, как и прошлым летом, станет помогать ей таскать снопы, чтобы не поранила она ноги о стерню, ставить их вместе с ней в бабки.
А еще до жатвы, когда только начнут косить, когда сено будут сгребать, пойдет рядом с ней, будет складывать вместо нее в копны, чтоб руки у нее не заболели, чтоб не надорвалась она, поднимая тяжелое. А лен начнут колотить на току, он тоже придет помогать ей. И все будет хорошо у них. Он ведь не так, как бабы, — тяп-ляп вальком, а толку нет.
Замечтавшись, Чесик и не заметил, как очутился возле хаты председателя. Он прошел от гумна огородами и, не решаясь войти во двор, стоял у сарая. Выбежал из дома и помчался за котом белоголовый мальчонка. Это сынок пани председательши Коля. Чесик узнал его, потрогал, целы ли за пазухой яички. Следом за Колей вышла хозяйка избы, где жил председатель, тетка Ганна, вынесла какой-то белый сверток (Чесик не понял — ребенок, что ли?) и склонилась над коляской, стоявшей в тени, под грушей сапежанкой. Сверток зашевелился, заплакал. Ну, ясно, ребенок! Только откуда он у этой старухи Ганны?