— Валентина Михайловна, сегодня ночью умер Минаев.
— Умер… Этой ночью?!
1969
КОРРЕСПОНДЕНТКА
В Лапичи, село, рассыпавшееся по обеим сторонам железной дороги, меня забросила командировка. И вот уже третью ночь я у Татьяны Самусевич, школьной уборщицы, вдовы. Третью ночь до вторых петухов мы не спим с Татьяной, ведем бесконечные разговоры. Любопытный она человек, Татьяна. Во-первых, пишет письма в редакцию, и это обстоятельство никак не может примирить с нею Лапичи. Откуда ты такая взялась умная, чтоб в редакцию строчить? Баба малограмотная — и все.
Но Татьяна на это ноль внимания: подумаешь… Пускай себе малограмотная, а выхлопотала же, добилась через эту самую редакцию облегчения для соседки. Снял сельсовет незаконный налог со вдовы, с больной женщины. Пускай себе глупая, но когда написала, что пропивает народное добро председатель, так из этой же редакции сообщили в район, а тамошнее начальство прибыло к ним в колхоз, разобралось, и поперли пьяницу с председательского места.
Правда, с того времени в Лапичах на Татьяну поглядывали с опаской. Кто знает, что еще взбредет ей в башку с этой ее редакцией… И сейчас кому бы она ни писала письма, их стала проверять лапичская «цензура». Володьке, сыну своему, моряку, пошлет письмо, и его прочитают и там лишнее вымарают. А если что не так сочтут, и совсем не отправят.
В этих случаях Татьяна беспомощна. И кому пожаловаться, если почта в одном помещении с сельсоветом, а заведующая почтой и предсельсовета — законные жена с мужем? Единственный выход — относить письма километра за два на станцию, сдавать в почтовый вагон. Вот когда на коне Татьяна: «А ну, попробуйте заткните мне рот, запретите писать, куда я желаю…»
И пишет она о своей собственной жизни, о жизни своих подруг — таких же, как и она, вдов. Пишет о ребятах, об учениках в школе, которую убирает заботливей, чем свою хату. Иногда придумывает, сочиняет истории разные, которые с нею никогда не случались, про которые читала она в книжках… Описывает все это на свой лад, потому что в книжках тоже в каждой по-своему. Читает Татьяна много, запоем. Есть же люди на свете, уважительно говорит она, сочинят все так складно да так красиво. И сама берет ручку, вырывает из школьной тетрадки лист бумаги и залезает на печку. Печь у Татьяны небольшая, но одной хватает. Подвешивает к балке под потолком лампу, ставит дежечку-блиновку (она пустует теперь, некому блины печь на завтрак), переворачивает ее вверх дном — и чем не стол, чем не канцелярия? Татьяне почему-то кажется, что самые интересные книжки пишутся в канцеляриях, за огромными столами.
И пишет… А что вечерами ей теперь делать? Когда-то, сразу после войны, когда дети еще были маленькими, не выдавалось ни одного свободного вечера. Зимою кудель прядет, а весной кросна ставит. А то где матери набрать столько, чтобы и себя, и детей одеть? Особенно парня. Ничего на нем не держится. Летом же опять хоть на части рвись. Весь день в колхозе, на поле, а вечером прибежишь — не знаешь, за что схватиться. И корову доить, и свинью кормить, и дети голодные: «Мама, есть хотим…»
А теперь что же?
Теперь Татьяна одна. Сын Володька окончил техникум и вот уже второй год служит не где-нибудь, а на Черном море, в городе Севастополе. На кораблях плавает и поэтому пишет редко, чаще фотокарточки присылает: то в бескозырке с лентами, то в бушлате, то один, то с товарищами. Славный хлопец. Не хуже, чем у других людей! Даром, что без отца, одна детей поднимала.
Хотелось бы, конечно, чтобы, когда отслужит, поселился сын где-нибудь поближе. И вместе были бы, и работа нашлась бы: хороший техникум кончил сын, строительный. Да где это видано. До флота устроился уже под самой Москвой. Там и комнату ему дали. Туда, наверное, и вернется. Не может быть, чтоб девчонки у него не осталось там. Еще когда в Москве он учился, очень уж одна донимала письмами. И он писал ей. Да разве только одна она на свете!
Дочка Настя вышла замуж и отделилась. Построили они с мужем себе хату — и бывай, матка! Живи на здоровье под старой этой своей, вдовьей крышей… Что ж… ничего не поделаешь, такая она, жизнь.
Прежде и сама она, Татьяна, когда начались колхозы, также мужу скомандовала: «Хочу жить своей семьей и в своем доме». А он тоже был один сын у матери. Хотя мать у него, свекровь Татьяны, была с норовом. «Сама в колхоз не пойду, и вам, молодым да глупым, чего вперед других лезть?» А они, Татьяна с Кастусем, не послушались, взяли да «вылезли» — первыми записались. Потом Кастуся выбрали председателем, так он и председательствовал, пока на войну не взяли. Они тоже построили себе новую хату. Небольшую, не самую на селе лучшую, но зато свою… Свекровь так и умерла, ни одного Татьяниного ребенка не то чтобы потетёшкала, на руки не взяла. Как же — невестка и отобрала и сбила с пути сына. Кляла Татьяну: