Следующим выступал мистер Бентер, который сказал, что никак не может согласиться с князем Маунтджоем.
— Это оружие опасно и в том случае, если мы возвратим его Соединенным Штатам, и если мы оставим его у себя. Однако в последнем варианте нам удастся заключить мирный договор с Соединенными Штатами, который станет залогом процветания нашей страны. А это именно то, ради чего мы начали войну с американцами.
— Ваша светлость, — сказал Талли, — перед нами стоит гораздо более серьезная проблема. Если бомба и доктор Кокнитц останутся у нас, мы будем в относительной безопасности. Но нам необходимо придумать, как сделать так, чтобы ни эта, ни другие подобные бомбы никогда не использовались ни одной страной в мире. И этот человек, — Талли повернулся к доктору Кокнитцу, — поможет нам решить эту задачу. Он утверждает, что сделал бомбу, стремясь опередить русских, которые, как он считает, несомненно, используют ее, если у них возникнет такая необходимость. Доктор называет эту бомбу «орудием мира». Возможно, таким образом он успокаивает свою совесть. Но давайте испытаем доктора. Пусть он скажет, как предотвратить производство подобного оружия во всем мире.
— Что вы на это скажете, доктор Кокнитц? — спросила Глориана.
Доктор встал и почтительно поклонился герцогине.
— Мне нечего вам сказать. Если я займусь этой работой, я предам свою страну. Я — гражданин Соединенных Штатов, а вы — наши враги.
— Доктор Кокнитц, — сказал Талли, — перестаньте притворяться. Вы, один из самых умных людей на свете, не можете не понимать, что вы не только гражданин Соединенных Штатов, но так же и представитель всего человеческого рода. Неужели гражданин Соединенных Штатов Америки имеет право употребить оружие, которое уничтожит миллионы людей? Что для вас важнее — долг перед всем человечеством или долг перед вашей страной?
— Не знаю, — тихо ответил доктор Кокнитц. — Не знаю. Вы — молодой человек, и поэтому рассуждаете о высоких принципах, не зная толком, что это такое. Такие ученые, как я, становятся создателями иного мира. Никто, кроме нас самих, не понимает, что мы делаем. Но мы лучше кого-либо другого осознаем последствия нашей ужасной работы. Не осуждайте ученых, молодой человек. Лучше задайте вопросы тем, кто нас контролирует и принуждает выступать в роли губителей человеческого рода.
Все это время Пирс Баскомб спокойно сидел за столом Совета. Казалось, его не волновали ни обвинения, высказанные в адрес его сына, ни пылкий ответ доктора Кокнитца. Пирс прислушивался к чириканью птицы за окном. Птица пробежалась по двум октавам, исполнила короткую каденцию и закончила руладу двумя коротенькими, комическими нотками, превратив свое выступление в шутку.
Доктор Кокнитц тоже услышал птичку и улыбнулся. Он посмотрел по сторонам и заметил, что охранник тоже улыбается.
— Это наш фенвикский воробушек, — тихонько сказал стражник. — Мне рассказывали, что у нас они поют гораздо красивее, чем где бы то ни было еще.
Пирс Баскомб поднялся, поклонился Глориане и сказал:
— Ваша светлость, у меня есть предложение по поводу доктора Кокнитца, которого захватили, привезли в незнакомую страну и сделали пленником. Правда, такое положение для него не ново. Долгие годы он не чувствовал себя свободным человеком, потому что был вынужден работать над проблемами, против которых, не сомневаюсь, восставала его совесть. Его постоянно терзали сомнения, и он нес на своих плечах такой тяжелый груз, как никто другой. Было бы неплохо сделать перерыв и разрешить доктору Кокнитцу прогуляться со мной. Мы могли бы пойти в наш лес, и он впервые за много лет почувствовал бы себя свободным человеком. Хотя бы на час.
— С вами должна быть охрана, — вмешался князь Маунтджой. — Граница проходит совсем близко от леса. Доктор Кокнитц может убежать, и тогда мы останемся с бомбой, но без человека, который может ее контролировать.
— Не думаю, что доктор решится на побег, — сказал Пирс Баскомб.
— Пусть он даст честное слово, — не успокаивался князь.
— Мне кажется, мы не должны принуждать доктора Кокнитца к разрешению наших проблем. Если он решит нам помогать, то это должно стать результатом его собственного выбора. Но этот выбор, находясь под стражей, сделать нелегко. Дайте ему хоть немного побыть свободным человеком, просто человеком, — настаивал Пирс Баскомб.
— Сэр, — обратился Талли к отцу, — я не уверен в разумности вашего предложения. Я побывал во многих странах и знаю, сколько в людях эгоизма, способности к предательству и обману. Мне кажется, мы не можем доверять этому ученому. Он наверняка попытается удрать, и вы не сможете его остановить.
Пирс с укоризной посмотрел на сына.
— Ты прав, — сказал он. — В людях действительно много плохого. Но в глубине души они всегда стремятся к добру. Я думаю, что доктору Кокнитцу пришло время посмотреть на свою жизнь и работу, не испытывая давления ни с той, ни с другой стороны. Мы должны дать ему шанс решить, как он будет жить дальше: продолжать делать эти бомбы или утроить свои усилия, чтобы предотвратить их производство.
Доктор Кокнитц поднялся, снова поклонился Глориане и сказал:
— Мне бы очень хотелось побывать в лесу.
— Вы можете идти, — мягко ответила Глориана. — И можете покинуть Великий Фенвик, если захотите. Никто не будет вас останавливать. Через час возобновится заседание Тайного совета, и мы были бы рады видеть вас здесь вновь. Но выбор остается за вами.
Доктор Кокнитц и Пирс Баскомб не спеша вышли из зала. За ними двинулись два охранника, но Глориана остановила их.
— Пусть доктор почувствует себя свободным, — сказала она. — Хотя бы ненадолго.
17
Лес Великого Фенвика предстал перед Пирсом Баскомбом и доктором Кокнитцем во всем великолепии раннего лета. Папоротник, росший вдоль дороги, был таким высоким и могучим, что местами сквозь него приходилось продираться, ломая ветви, которые наполняли воздух сладким запахом сока. Рододендроны стояли в полном цвету, алые облачка их соцветий, казалось, плыли по небу. Сосны возвышались, как колонны собора, а солнечные лучи образовывали между ними светящиеся стены. Могучие ветви громадных дубов склонились к зеленому бархату мха.
Лес был полон голосами птиц, стрекотом насекомых, шорохом листьев, трепетом крыльев, звуками струящейся воды.
Пирс поднялся на холм, спустился со склона и привел доктора к небольшой долине, где около водопада лежало поваленное дерево. Хрустальные струи падали в небольшой пруд, окаймленный стеной невысоких скал, у подножья которых плавали водяные лилии.
Пирс предложил доктору сесть на бревно, и они стали слушать пение птиц и плеск воды в пруду.
— Это единственный водопад Великого Фенвика, наше любимое место, — сказал Пирс. — Я обследовал скалу и пришел к выводу, что пятьсот лет назад она была на фут выше. Следовательно, через пять тысяч лет скала станет всего в десять футов высотой. Но мне приятно думать, что после того как я и мои потомки уже покинем этот мир, водопад будет все так же наполнять водой это маленькое озерцо. Конечно, только в том случае, если Земля и жизнь на ней еще будут существовать.
Доктор Кокнитц не поддался на уловку Пирса.
— Здесь, должно быть, очень плодородная почва, — заметил он. — Везде такая обильная растительность.
— Здесь всегда был лес, — ответил Пирс. — Наши предки ходили под ветвями тех же деревьев, которые стоят и теперь. Прежде лес интенсивно использовали для строительства, для изготовления луков и стрел и для производства угля. Со временем количество деревьев сильно уменьшилось. Но двести лет назад было принято решение, запрещающее рубку деревьев. Мой сын — главный лесничий, а я его помощник. Иногда мы решаем срубить какое-нибудь старое дерево, которое мешает расти молодым или может упасть, повредив соседей. Но окончательное решение принимает Совет Вольных путем голосования. У нас ведь все знают каждое дерево в лесу. Но даже срубленное дерево до последней маленькой веточки служит людям. В Великом Фенвике относятся к деревьям, как к живым существам.