– У Ханзи Дональ пропали часы! Мы их ищем.
Математик был учителем недобрым, но умным. Он прекрасно чувствовал, когда есть смысл кричать, а когда нет, потому что класс все равно не услышит. А так как он любил хвалиться, что еще не было ученика, который «ослушался бы его грозного голоса», так как он дорожил этой репутацией и не хотел ее потерять, он не стал больше кричать, чтобы не давать повода какому-нибудь злопыхателю сказать о нем: «Он больше не внушает уважения, он уже не справляется с классом!..» Поэтому математик, сделав над собой усилие, тут же заговорил нормальным мягким голосом и, расхаживая между согнутыми спинами ищущих учеников 3-го «Д», подробнее выяснил обстоятельства дела. Так он узнал, что Дональ Ханзи пришла утром в школу с новыми золотыми часами на руке и что на предыдущем уроке она сняла их, потому что их тесный золотой браслет сдавил ей запястье.
– У меня прервалось кровообращение, – всхлипывала Ханзи. – Пальцы побелели, и по ним бегали мурашки.
Ханзи положила часы на парту, в желобок для ручки. Во время перемены Мартина, и Купер Томас, и Ферди Дальмар, и Сюзи Кратохвил их разглядывали.
– Я стопроцентно уверена, – все всхлипывала Ханзи, – что и потом они еще там лежали.
– В какой же момент они исчезли?– спросил математик.
– Я пошла к мусорной корзине, чтобы выкинуть апельсиновые корки, а когда вернулась к парте, часов уже не было!
Голос Ханзи Дональ охрип от непрекращающихся всхлипываний. Она так разволновалась, что стала икать, а веки ее опухли и покраснели от слез.
– Кто не сидел на месте в тот момент, когда Дональ выкидывала апельсиновые корки? – спросил математик.
Выяснилось, и это не удивительно, что во время десятиминутной перемены вообще никто не сидел на месте, и никто, естественно, не знал, где кто был в момент происшествия.
– Пожалуйста, господин учитель, разрешите нам еще поискать! – взмолилась Ханзи. – Если я приду домой без часов, я не знаю, что будет... Этого я не переживу... Это просто невозможно... (Мы здесь упускаем, что каждое ее слово прерывалось икотой.)
– Друзья мои! – учитель математики скрестил руки на груди. – Друзья, мы поступим совсем иначе. Поскольку еще десять минут назад часы были на месте, а за это время никто из класса не ушел... А может быть, кто-нибудь ушел?
Ученики 3-го «Д» перестали искать, посмотрели на учителя и отрицательно покачали головами.
– Вот видите, – продолжал математик, – вот видите! Раз никто не ушел, часы должны быть в классе.
– Поэтому мы их и ищем, – сказал Мыслитель и кинул Вольфгангу Крану очки – он нашел их под батареей.
Математик покачал головой.
– Насколько я в курсе дела, вы – тот класс, где постоянно что-то крадут. Нельзя быть настолько наивным и думать, что золотые часы угодили в щель паркета или в мусорную корзину! – Класс согласно загудел. – Поэтому, – продолжал математик, – все сейчас сядут на свои места, и мы проведем личный досмотр каждого.
– Что значит «личный досмотр»? – спросил Туз Пик, отряхивая на коленках пыль со штанов.
– Да обыск, обыкновенный обыск, темный ты верблюд, – сказал Купер Томас.
А Ферди Дальмар поднял руку и сказал, что мусорную корзинку досматривать не нужно, он уже произвел личный досмотр корзины и убедился, что никакого золота в ней нет.
– Прежде всего все по местам, – скомандовал математик, и ученики 3-го «Д» послушно разбрелись по своим партам. – А теперь выкладывайте содержимое своих карманов!
Мыслитель вытащил из нагрудного кармана рубашки два льготных трамвайных талона и уже жеванную жвачку, шепнув при этом Лилибет:
– А он имеет право нас обыскивать? Разве это разрешается?
Лилибет пожала плечами и прошептала в ответ:
– Плевать. А вдруг он найдет вора. А если даже и нет, то хоть урок пройдет за этим занятием.
– Все, кто в брюках, выворачивают карманы! – снова скомандовал математик.
Мыслитель встал и попытался вывернуть карманы своих джинсов. Но он таскал эти джинсы уже год, а за этот год он здорово растолстел. Теперь, одевая джинсы, он тратил не меньше десяти минут, чтобы застегнуть молнию. Между его животом и джинсами нельзя было бы втиснуть и листка бумаги. Даже мизинца ему не удалось бы просунуть в карман, а о том, чтобы сунуть туда руку, и речи быть не могло. Лилибет наблюдала за тщетными усилиями Мыслителя и хихикала. Она думала, что Мыслитель носит такие тесные брюки из пижонства, чтобы казаться стройней. На самом же деле он ходил в джинсах на два номера меньше, чем нужно, потому что у его матери, видимо, не было денег, чтобы купить ему новые. («Видимо» употреблено тут потому, что это объяснение можно поставить под сомнение. Во всяком случае, у нее оказались деньги, чтобы приобрести новую стенку в гостиную и, к слову сказать, новый ковер тоже.)
– Не мучайся, – шепнула Лилибет и ткнула пальцем в его толстый живот. – Тут даже слепой увидит, что не то что целые часы, но и колесико для их завода не поместится.
– Тишина! Разговоры отставить! – крикнул математик, и, так как его раздражали перешептывания Мыслителя и Лилибет, и к тому же они сидели на первой парте в ряду у окна, он двинулся прямо к Мыслителю и сказал: – Начну с тебя.
Мыслитель указал рукой на изжеванную резинку, на льготные трамвайные талоны, а потом на карманы джинсов, которые, увы, невозможно было вывернуть, и красноречивым жестом предложил снять штаны, чтобы добраться до карманов изнутри. Но на этот счет математик придерживался явно того же мнения, что и Лилибет.
– Не снимай их! – в ужасе воскликнул он. – Часы, да еще с монолитным металлическим браслетом, в этой натянутой, как барабанная шкура, оболочке спрятать невозможно.
Затем Мыслителю пришлось повернуться к математику спиной, и тот, склонив голову, узрел, что вместо задних карманов у Мыслителя были только темно-синие квадраты, резко выделявшиеся на голубоватом фоне выцветших джинсов. Сами же карманы мать Мыслителя недавно спорола, чтобы залатать ими прохудившиеся на коленках штанины. Затем Мыслителю было приказано вынуть сумку и высыпать на парту ее содержимое. Кроме нескольких тетрадей да двух книжек (не учебников, конечно, а детективов, на что учитель отреагировал поднятием левой брови), в сумке решительно ничего не оказалось. Математик заглянул и внутрь парты. Там тоже ничего не было.
– Садись, спасибо, – сказал он и повернулся к Лилибет.
На Лилибет был красный свитер и красная юбка в складку. Карманов не было ни в том, ни в другом – математик установил это с удовлетворением. Зато сумка оказалась битком набитой. Лилибет вытащила из нее кипу тетрадей, несколько учебников, крючок для вязания и клубок розовой шерсти, плюшевую собаку величиной с крысу, щетку для волос, очередной выпуск комикса про утенка Дональда, несколько заколок, украшенных пластмассовыми цветочками, маленький диаскоп и семь металлических пробочек от пивных бутылок.
– Вот и все, – сказала Лилибет.
– Вытряхни сумку! – приказал математик. Но Лилибет почему-то медлила.
– Долго прикажешь ждать? – спросил он и строго посмотрел на нее. Тогда Лилибет резко схватила сумку за дно и потрясла ее. На пол скатились три стеклянных шарика, пинг-понговый мячик запрыгал по классу, ленточки карандашных очинок разлетелись во все стороны, а в воздухе закружились крошечные клочки разорванных записок.
– Что за свинство! Какая помойка! – возмутился математик. – Ты же девочка! Стыдись! – Затем он наклонился, чтобы заглянуть в ее парту, и тут же с отвращением отпрянул. – Да это же просто грех так обращаться с хлебом, и к тому же вонь несусветная! Немедленно выбрось все это, слышишь, немедленно!
Красная как рак, Лилибет вытаскивала из своей парты один за другим заскорузлые бутерброды с сыром, а Ферди Дальмар прошептал:
– Теперь ясно, почему у окна не продохнешь!
Но так как в парте у Лилибет было обнаружено только восемь черствых, в зеленых пятнах плесени бутербродов с проступившими на затвердевшем сыре жирными каплями и четыре надкусанных полусгнивших яблока, но отнюдь не золотые часы, ей разрешили снова сесть. А математик перешел к Тузу пик.