— Видишь, — добавил он с лукавой улыбкой, — я как то хорошее вино, которое с годами становится все лучше. Когда-нибудь из меня получится очаровательный старикан.
— Ну, это будет лет через пятьдесят. С ума сойти, до чего ты молодо выглядишь! — сказала она.
— Да. Все так говорят. Впрочем, я и чувствую себя превосходно. За наше здоровье, — сказал он, поднимая рюмку с коньяком.
Расплатившись по счету, Марсиаль предложил:
— А что, если пойти в кино?
Иветта с восторгом согласилась. У нее было назначено свидание только в пять часов — так что времени предостаточно.
На Елисейских полях можно было посмотреть вестерн, эротический шведский фильм, какую-то французскую белиберду и фильм с участием Джерри Льюиса. Они без колебаний выбрали Джерри Льюиса и под руку спустились по Елисейским полям до кинотеатра «Элизе». День был очень теплый, почти жаркий. Цвели каштаны.
Бестолковый, развинченный, с нервным тиком, хрупкий, как тепличное растение, и крякающий, как целая стая уток, Джерри Льюис смешил их до слез. Этот сорокалетний подросток, быстрый как молния и преисполненный самых благих намерений, крушил все и вся на своем пути и из любых переделок выходил целым и невредимым. Через окно родильного дома акушерка показывала ему пятерых новорожденных. Джерри приходил в экстаз. Он умильно улыбался пятерым младенцам. Акушерка сострадательно покачивала головой и тыкала в него пальцем, чтобы объяснить, что это его дети. «Мои?» — в восторге кричал Джерри. Но через три секунды смысл этой мимической сцены доходил до него, он вдруг широко разевал рот, в ужасе косил глазами и падал в обморок. Конец фильма. Марсиаль утирал слезы смеха.
Ну и здорово… просто умора!
Они решили переждать антракт с рекламными фильмами и посмотреть вторую часть сеанса — документальный фильм и хронику.
Во всем мире происходили социальные потрясения. Вот в Латинской Америке полиция разгоняет толпу демонстрантов. Толпы палестинских беженцев переходят мост Алленди, ища убежища в Иордании. Напряженные отношения между Израилем и арабскими странами. В Лос-Анджелесе студенты тоже устроили демонстрацию в Университете Беркли. И снова вмешательство полиции. В Пекине — гигантский парад Народно-освободительной армии перед председателем Мао.
Они вышли из кино. Марсиаль был задумчив.
— Неужели на тебя не производят впечатления эти толпы во всех странах мира? — спросил он. — Лавины людей. Возбужденных. Агрессивных. Их становится все больше.
Иветта ответила: такова современная действительность — надо ее принимать такой, какая она есть. Ничего не попишешь. За несколько десятилетий наша планета превратилась в муравейник, который так и бурлит…
— Тебя это не пугает?
— Да нет. Почему я должна пугаться? Это мое время. И я его люблю.
— Я боюсь не за себя. За тебя. За вас. Я все ломаю голову над вопросом… Постой, сколько тебе будет в 2000 году?
— Столько же, сколько тебе сейчас, папа…
— Как подумаешь, чего только ни случится за эти тридцать лет… Боюсь, у вас будет нелегкая жизнь…
— Жизнь была тяжелой во все времена.
— Безусловно. Но все-таки людей было меньше. Поглядев на нынешние толпы, невольно говоришь себе, что личность… — Неопределенный жест. — Это море голов, фигур, похожих одна на другую…
— Все будет в порядке, — весело сказала Иветта. — Не волнуйся за нас.
— Ты права, бесполезно терзаться заранее.
Так как было уже около пяти, Иветта сказала, что сядет в автобус. Марсиаль решил пройтись пешком. До Отейя хорошим шагом около получаса. Ему полезно размяться… Подошел автобус.
— До вечера, дорогая. А если вернешься поздно, то до завтра. Попросить маму, чтобы она оставила тебе холодный ужин? Не надо? Ну, тогда до завтра. Желаю весело провести время!
— Спасибо за сегодняшний день, — она поцеловала отца.
— Дурочка! И ты еще меня благодаришь! — сказал Марсиаль. — Это ты доставила мне удовольствие.
Автобус тронулся. Иветта с задней площадки сделала прощальный знак отцу. Кончиками пальцев он послал ей воздушный поцелуй. И вдруг совершенно неожиданно для самого себя он откинул корпус назад, разинул рог до ушей и стал отчаянно косить глазами. Вылитый Джерри Льюис. Две проходившие мимо дамы в изумлении обернулись. Иветта рассмеялась. Марсиаль рассмеялся тоже и помахал рукой. Автобус постепенно удалялся, все шире открывая глазам Иветты перспективу Елисейских полей. Она провожала взглядом отца, который зашагал по улице. Сколько раз, бывало, когда Иветта и Жан-Пьер были детьми, и даже позже, он развлекал их, подражая Чаплину и другим актерам… И сейчас он разыграл этот цирковой номер наверняка для того, чтобы перекинуть мостик к прошлому, когда они были счастливы вчетвером, — перекинуть мостик к прежней радости жизни через мрачную пропасть минувшего полугодия… Как это похоже на него! Иветта невольно растрогалась, когда за столом он заговорил о том, что чувствует себя виноватым («бедный папа!»), и сказал, что рай на земле — это быть с теми, кого любишь… Только непосредственный южанин вроде него мог решиться, не краснея, выложить напрямик все, что у него на сердце и на уме. И хорошо, очень хорошо, что он выложил все — милый, ребячливый папа…