Мытарь же издалече стоя
Мытарь же издалече стоя…
Многие же будут первые последними, и последние первыми. (Мф. 19: 30)
– Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков!
Звонкий возглас священника пролетел над сотнями букетов верб, с которыми русский народ вот уже более тысячи лет встречал Царя иудейского.
– Аминь, – раздался в ответ заунывно-монотонный голос чтеца, открывшего третий час.
Меридский Дмитрий Николаевич вошел в храм, наспех перекрестился и приготовился слушать знакомые до душевной боли молитвы. Он любил обычно пристраиваться возле одной из скамеек, простирающихся вдоль западной стены храма, но сегодня, против своего обыкновения, решил пройти вперед из-за слишком огромного числа народа, толкущегося в задней части церкви. Подойдя поближе к амвону, Дмитрий остановился возле Иверской иконы Богородицы, одетой в дорогой дубовый кивот. Прислонив голову к одной из мраморных плит, которыми целиком и полностью был устлан дом Господень, Меридский сразу же ощутил приятный отрезвляющий холод. Прямо перед ним сидела на раскладном стульчике какая-то согбенная старушка и, внимательно уставившись в молитвослов, шепотом повторяла слова прошений из утреннего правила.
Дмитрий всегда с ужасным невниманием, свойственным обычно многим молодым прихожанам с десятилетним стажем, следил за ходом часов. Вот и на этот раз его мысли недолго смогли придерживаться духовной чистоты. Виною тому явился совершено неожиданно появившийся Федор Кишронский, бывший его одногруппником. Последний начал ходить в храм с начала поста и, как обычно свойственно всем неофитам, с особой старательностью исполнял любые молитвы. В этот день Кишронский также прошел далеко вперед и пристроился возле самой солеи. Дмитрию было до жути неприятно видеть слегка сутулую спину Федора, осеняющего себя крестом после каждой произнесенной чтецом молитвы. Во время чтения псалмов Кишронский зачем-то приложился к иконе Святой Троицы, помещавшейся справа от Царских врат, и не отходил от нее весь третий час.
Меридского, уже отвыкшего от лобызания храмовых образов, весьма позабавило последнее действие, сотворенное его сокурсником. Однако совсем скоро он вдруг увидел рядом с Кишронским одну из воспитанниц местной воскресной школы, которая подошла сзади к Федору и обняла его за тонкую жилистую шею. Эта сцена смогла-таки пробудить в Меридском негодование, должное обернуться самым настоящим гневом.
«И к чему это дешевое фарисейство!» – в отчаянии воскликнул про себя Дмитрий.
Ему всегда было до крайности стыдно перед самим собой за обычно совсем внезапно возникающее чувство зависти. Поэтому и сейчас, осознав, что греховный недуг начинает потихоньку властвовать над его сознанием, Меридский стал поспешно искать место, где ему была бы совсем не видна эта столь мучительная для души картина. Вдруг в правом углу средней части храма, возле самого выхода в притвор, он увидел Распятие, возле которого ещё не успел собраться народ. Меридский поспешил спрятаться за Крестом, тем более что совсем скоро надлежало начаться девятому часу, который Кишронский обычно встречал с глубокими поясными поклонами, вводившими Дмитрия в крайнюю раздражительность.
Встав с правой стороны от Распятого, он снова попытался вернуться к совершаемым в храме молитвам. Постепенно ему удалось-таки привести свои мысли в порядок, и он уже даже начал явственно слышать каждое слово из читаемого в церкви псалма, как вдруг в его спину совсем неожиданным образом вонзилось что-то неизъяснимо острое. Дмитрий обернулся назад и тут же очутился погруженным в бездонную пропасть двух огромнейших темно-синих проталин, уставившихся на него с виноватым смущением. Меридский сразу отметил про себя, что никогда ещё не встречал столь выразительного взгляда. Однако красивые глаза были, пожалуй что, единственным достоинством представшего перед ним совершенно безобразнейшего существа. Правая половина его лица была целиком и полностью усеяна мелкими рубцами, оставшимися, видимо, после ожога. Довольно большой и слегка приплюснутый нос несколько несуразно смотрелся с чрезмерно тонкими, все время сжатыми губами. Но главной причиной излишнего внимания Дмитрия служило даже не лицо, которое, нужно отметить, было весьма заметным. Основным объектом, на котором были обычно сфокусированы все взгляды зевак, являлся торчащий сзади гигантский горб, который и нанес нашему герою столь сильный удар. Дмитрий, никогда не встречавший такого яркого природного уродства, несколько секунд взирал на незнакомца в абсолютнейшем молчании, пытаясь определить наверняка его пол и возраст. На левой, не израненной ожогами, стороне лица не было ни одной заметной морщины, поэтому Меридскому пришло в голову, что перед стоит весьма юный субъект и, возможно даже женского рода, так как из-под покрывавшего его главу черного берета длинными струйками спадали на плечи жидкие русые, давно немытые пакли. Впрочем, любопытство в довольно скором времени сменилось чувством жутчайший неприязни, ибо от порядком пожелтевшего плаща, в которое было завернуто представшее рядом с ним существо, ужасно разило запахом человеческих нечистот. Дмитрий брезгливо отвернулся обратно к амвону, а существо, видимо, сообразив, что в этом месте ему не слишком будут рады, прошло вперед, прихрамывая на правую ногу, и остановилось прямо перед праздничной иконой, выложенной на аналой. Затем оно осторожно сняло правую перчатку, обнажив перед любопытными зеваками, коими в этот день к огромному огорчению истинно праведных, был тоже полон дом Христов, свою руку, усеянную в мелких красных рубцах. Осенив себя крестом, оно приложилось к иконе и замерло на месте.