— Да-а, Кривозуб, вот это мемуары так мемуары. Пожалуй, если ты сможешь изложить их на бумаге, то любой театр купит у тебя этот сюжет за полновесное серебро.
— Ы-ы-ы, а-а-а, — лишь выдавил из себя участник драматической истории.
— Так как, ты сказал, тебя зовут? — невзначай спросил полубог.
— Милан, ваша милость, Ланчиком матушка звала.
Истинное имя отозвалось в груди.
— Уф, вот это похоже на правду.
Джиалло встал, потянулся, припечатал к столу золотой и пошел к выходу, брезгливо обходя тела убитых. Уже в дверях он бросил:
— Милан, поезжай-ка ты из города, смени обстановку, может, ты еще не совсем пропащий. А ты, милейший… — обратился Джиалло к кабатчику и задержал на том задумчивый взгляд.
Хозяин заведения, будто став на мгновенье ясновидящим, четко увидел свою жизнь висящей на волоске.
— Ладно уж, если кому проболтаешься, то… вон, на новопреставленных глянь, — не захотел полубог портить убийством послевкусие от жалостной истории Милана.
Поздним утром следующего дня Джиалло был уже на улице Истопников — черной от угольной пыли. Где живет Пройдоха, указал первый же попавшийся нищий. Ген лежал на несвежей постели в своей полутемной норе — квартирке за пять медяков в месяц — и маялся от похмелья. Действительно недурное лицо его с утра — в недобрый час — было помято.
— Пройдоха, есть для тебя работенка, — просипел Кривозуб и вломился без приглашения.
— Иди ко всем чертям, лысый хрен, — вяло промычал больной и отвернулся к стенке.
— О, похоже, я не вовремя, ну, ничего, это дело поправимое.
Кривозуб удалился, а через четверть часа вернулся с двумя пузатыми кувшинами вина. Без слов налил и всучил кружку Гену.
От кислого запаха дешевого пойла Пройдоху замутило еще сильнее, но он проявил стойкость и выпил.
— Уф, да, так-то лучше.
— Для тебя работенка.
— С чего это ты заботишься о моем заработке? — искренне удивился исцеленный и налил себе еще.
— С того, что есть кошель золота и мне нужна половина.
— Ха-ха-х… — рассмеялся было Ген, но схватился за больную голову. — А почему не весь?
— Да не гогочи ты! Мог бы я сам его взять, так и взял бы весь.
— Хм…
— В храме Светлой Стеллы…
— Погоди, погоди. В храме?
— В нем.
— Со жрецами я дел не имею — проклянут.
— Эк, — крякнул Кривозуб и разлил по кружкам третью порцию. — Светлая Стелла не проклинает, а у ее послушницы в келье лежит чистое золото, не меньше пяти монет.
— Пять солидов? Ой-ей, а точно знаешь?
— Верняк — как если бы я сам их туда положил!
— И как мы их возьмем?
— Окрутишь послушницу Мири, и золото наше. Сладишь с ней?
— С монашкой? Не знаю, я ж больше по вдовам или тем грустным бабенкам, у которых мужики скисли.
— Она в монастырь ушла, потому что замуж никто не брал; нужно-то только намекнуть на подвенечный наряд — и она твоя.
— Ну, если так, то можно, — улыбнулся Ген злой улыбкой.
Судя по складкам вокруг рта, это выражение лица его посещало частенько.
— Давай тогда выпьем за удачу.
И они выпили, а потом еще и еще, и вот когда второй кувшин подходил к концу, Кривозуб неожиданно спросил:
— Ген, дружище, а как тебя зовут?
— Ген, ик.
— Не-ет, по-всамделишному, как мать называла?
— Не, не скажу, ик.
— Давай еще выпьем!
— Наливай.
— Не налью, пока не скажешь!
— Ну и гад же ты, Кривозуб, ик! Ладно, но только — никому!
— Я — могила!
— Евгения, ик.
— Что?
— Евгения, как богиню. Старуха моя, ик, чтоб ей не лежалось, очень девочку хотела, ик, и обещалась богине назвать третьего ребенка, ик, в ее честь. Если девочка будет.
— И что?
— А родился я.
— Так ты баба? — искренне удивился Кривозуб.
— Сам ты баба! Щас рожу разобью! — потянулся через стол оскорбленный мошенник.
— Ну, ну, Пройдоха, не кипятись.
— В общем, меня так и назвала. А потом всем говорила, мол, испугалась гнева богини, дура трехнутая. Я все детство бабой был, в платьях ходил, пока не сбежал. С тех пор женщин, ик, ненавижу.
— А папаша что же?
— А он ноги сделал еще до меня.
— Да, и как вы, смертные, только не учудите со своим потомством, — непонятно ответил Кривозуб, вставая. — Значит, так-таки ненавидишь?
— Да!
Этот женоненавистник оказался прямо подарком судьбы.