Вообще он никогда не заботился о той нарядной красивости, какая требовалась салонной эстетикой. Многие формы его демократической речи нередко возмущали эстетов дворянского лагеря, которые в многочисленных журнально-газетных статьях называли его поэзию «вульгарной», «топорной», «корявой». Они были преднамеренно слепы к его мастерству, к его смелой новаторской технике, к его изумительной песенной силе.
Но Некрасов умел презирать их суждения.
сказал он в поэме «Уныние», разумея под читателем-гражданином революционно настроенную, демократическую молодежь того времени.
Еще в начале его литературного поприща, когда какой-то критик реакционного лагеря стал порицать его тогдашние стихи, он ответил этому враждебному критику:
Те, для кого он писал, видели в нем выразителя своих собственных чувств и мыслей. Форма его стихов, именно вследствие своей демократической сущности, была в их глазах прекрасна.
Добролюбов писал в 1860 году от лица революционной демократии:
«Нам нужен был бы теперь поэт, который бы с красотою Пушкина и силою Лермонтова умел продолжить и расширить реальную, здоровую сторону стихотворений Кольцова».
И из дальнейших его статей можно было понять, что этот поэт уже есть и что этот поэт — Некрасов[3].
В одном из своих писем Добролюбов говорил о Некрасове:
«Любимейший русский поэт, представитель добрых начал в нашей поэзии, единственный талант, в котором теперь есть жизнь и сила».
Некрасов был одним из любимейших поэтов В. И. Ленина. Н. К. Крупская сообщает, что, будучи в сибирской ссылке, Владимир Ильич «перечитывал по вечерам вновь и вновь» стихотворения Некрасова. Часто в своих статьях и речах Ленин подкреплял свои мысли некрасовскими стихами. Всякому, кто прочтет такие статьи В. И. Ленина, как «Памяти графа Гейдена» и «Еще один поход на демократию», станет ясно, что в глазах великого революционного вождя Некрасов был одним из народных заступников, разоблачителем «хищных интересов», «лицемерия и бездушия» командующих классов России.
IX
В центре своей поэзии Некрасов поставил крестьянина. Больше всего стихов написано им о тогдашней деревне. Как поэт-реалист он был очень далек от огульного восхваления крестьян: он видел их темноту, их забитость, порожденную тысячелетней неволей. Он не скрывал от себя, что в их среде есть «великие грешники» — Глебы, Калистраты и Власы[4], но именно потому, что он был реалист, он знал, как неисчерпаемы духовные силы народа. О тех людях, что чуждаются народа и не видят его нравственных сил, он говорил как об отщепенцах и выродках и приравнивал их к самым грубым животным:
Даже рабство, по убеждению Некрасова, не могло сокрушить нравственную силу крестьян:
Наряду с крестьянами Некрасов увидел такие же демократические элементы и в городе — в лице бесчисленных маленьких тружеников, эксплуатируемых теми же верхами помещичье-буржуазного общества. Капиталистический город всегда изображался Некрасовым с точки зрения этих «униженных и оскорбленных» людей:
Но не только «грустную мечту» открыл в этих людях Некрасов, он зорко подметил в них тайную злобу и все растущий протест:
Эта «тайная злоба» впервые стала явной в поэзии Некрасова.
«Злоба во мне и сильна и дика», писал он еще в 1845 году и громко выражал эту революционную злобу на всем протяжении своей творческой деятельности.
Так как весь крепостнический строй держался чудовищным лицемерием и ханжеством тогдашних хозяев жизни, Некрасов считал своим долгом разоблачать их «всероссийскую ложь», срывать с них всякие благовидные маски, обнажая «под приглаженной и напомаженной внешностью образованности крепостника-помещика его хищные интересы»[5].
3
«Нет ни малейшего сомнения, что естественный ход жизни произвел бы такого поэта; мы даже можем утверждать это не как предположение или вывод, но как совершившийся факт»