— Я привез тебе подходящий подарок, — с легким поклоном принц протянул деревянную шкатулку. Внутри лежало маленькое озеро, совсем как то, что раскинулось под окнами ее опочивальни. Но Принцессе строго запрещалось даже близко подходить к тому озеру, а это, выглядело маленьким и безопасным. Девушка осторожно взяла странный предмет в руки.
— Это зеркало, — подсказал Вильгельм.
— Зачем оно?
— Чтобы видеть себя.
— Какая удивительная вещь! — Принцесса поднесла озеро по имени Зеркало к своему лицу… Из серебряной глубины на нее печально смотрело черноволосое чудовище…
— Ужасно! — Заорал зеленый попугай, гневно хлопая крыльями.
Вильгельм отвернулся, а девушка почувствовала, как где-то глубоко внутри рождается боль.
Она не помнила, как принц уехал, не помнила, как заботливые фрейлины отвели ее в покои, как седовласый мудрый Астролог приготовил горький напиток из одному ему известных трав и как огонь, сжигавший ее тело, отступил перед волшебным зельем. Девушка просто узнала, что проболела десять дней, и Вильгельм, воспользовавшись отговоркой о слабом здоровье невесты, расторг помолвку.
— Почему так? — Принцесса теперь часто плакала, и даже карлик-шут, придворный любимец, не мог рассмешить ее.
— Вы болели, ваше высочество, — вежливо ответил Астролог. — Оспа украла ваше лицо, но оставила жизнь.
— Я уродлива…
— Не вы уродливы, — Старый Астролог был печален, — это Вильгельм — слеп.
За окном слабыми бабочками трепетали звезды.
— Почему у тебя такие печальные сказки?
— Потому что жизнь такая, — ответила Н'гаи-Кутуми.
— Мне жаль принцессу.
— Почему?
— Ее сердце разбито.
— Подумаешь, — фыркнула Н'гаи, — избавилась от гордого самовлюбленного дурака, который к тому же плохо воспитан. Сказать бедной девушке, что она уродлива… Да, потерю такого жениха стоит оплакивать. Скорее стоит пожалеть именно его. Он всю жизнь бродит среди условностей и принципов. Если принцесса — то обязательно красивая. Если кошка — то породистая. Правильная. Если неправильная — тогда прочь. Такие люди не умеют быть счастливыми, они всю жизнь мучаются, пытаясь понять: достойны ли те, кто рядом, их любви. Оценивают, сравнивают и меняют… Тяжело так жить.
— Все равно. — Мне упорно не хотелось жалеть принца. — Слишком печальная сказка.
— Вот именно, что сказка, — Н'гаи-Кутуми мурлыкнула, — в жизни все было бы иначе. Принц, невзирая на все недостатки, женился бы на принцессе из политических соображений. Принцесса всю жизнь страдала бы, сравнивая себя с любовницами принца, а он, став королем, совершенно перестал бы стесняться своих похождений, но тоже страдал бы, потому что внешность супруги не соответствовала бы высокому статусу королевы. Вы, люди, слишком сложно живете. Пожалуй, в чем-то Н'гаи-Кутуми была права, только засыпала я на этот раз с трудом.
Н'гаи-Кутуми: история четвертая
Дождь. Капли прилипли к стеклу, и держатся, и дрожат в редких прикосновеньях ветра, и я живо ощущаю страх их, иррациональный, но все же существующий.
Он тает запахом ромашки, рассыпается белыми кристаллами соли по скатерти, оседает осенней желтизной в глазах Н'гаи.
— Расскажи, — впервые, поддавшись чужому страху и чужому же одиночеству, умоляю ее. — Расскажи!
— О чем?
— Не важно, просто…
Просто я не хочу быть одна.
И Н'гаи-Кутуми, растягиваясь поверх рассыпанной соли, заваливаясь на бок, щурится.
— Однажды, — начинает она, подергивая хвостом и отворачиваясь от окна, — однажды давным-давно…
…и далеко-далеко отсюда, где-то на грани неба и земли, на той линии, которую стыдливо называют горизонтом, опасаясь, что кто-нибудь и вправду решит проверить — и вправду ли земля прорастает небом или же наоборот, небо пускает корни вниз. Так вот, там, далеко-далеко жила девушка.
Может быть, ее звали Ассоль. Может быть, у нее вообще не было имени, ведь у народа ее не принято было делить имена с чужаками, но как бы там ни было, она жила.
И каждое утро выходила на пристань, садилась на влажные, хранящие холод ночи доски, почти касаясь пальцами моря, и ждала. Нет, она не сидела, вглядываясь в ровное полукружие моря, что мешалось синевой с небом, сплетаясь в нечто невозможное, но в то же время существующее, и не щурилась, прикрывая глаза ладонью в тщетной попытке различить цвет парусов — в конечном итоге он не так и важен. Она даже не бегала в дощатый домик под черепичной крышей, где обитал хозяин пристани, который точно знал и названья кораблей, и имена стран, из которых те прибыли, и сколько народу приплыло на край света… она могла, ей бы не отказали, более того, вероятно, многие из пришлых обрадовались бы, решись она заговорить с ними, но…
Она ждала.
Кого? Чего? Юркую каракку? Крутобокую каравеллу, отяжелевшую от ракушек и водорослей, но все еще поблескивающую остатками позолоты? Фрегат, хищный и узкий, породистый и скалящийся многофунтовыми пушками? Хилый ялик? Строгую бригантину?
Пожалуй, она сама не ответила бы, просто ей нравилось ожидание, равно как и мысль, что оно — не бесконечно. Когда-нибудь — сегодня ли, завтра ли, но на горизонте, разрезая ватнюю белизну облаков, что чуть ниже смешивалась с ватней же белизной морской пены, появится черная точка…
Муха-призрак-лодочка-корабль… скрип ворота, плеск воды, принимающей якорь, хлопанье парусов, что опадали, собирались, скатывались валиками ткани. Голоса. Мерный скрежет уключин и толстый нос шлюпки, взрезающей песок. Сапоги или босиком, хруст раковин и смех веселый. Голос…
Она слышала его много-много раз, и вскакивала в надежде, что вот сегодня, вот сейчас…
— Эй, красавица, неужели скучаешь?
Смех. Теплое прикосновение, кожа о кожу, скрепленные солью морской, почти как обет, только лучше.
— Пойдем со мной!
Идет. С ним, бородатым-безбородым, всегда смуглокожим, обласканным ветром, пропитанным солью, веселым и жадным.
Лживым.
— Держи.
Монета в руке, кусочек металла, который что-то значит, но вот что именно — ускользает. У нее уже целая шкатулка, до верху и даже вывалилось несколько, но это не так важно. Важнее то, что он уходит. Прощальный поцелуй, касанье губ к губам в бесполезной попытке выпить до капли, бездумные глаза… она не специально, ей просто хочется, чтобы вернулся. Хотя бы он… один из многих, убегающих за горизонт.
— Бывай, красавица…
И снова пристань. Шлюпка-скрежет-раковины, уцелевшие, не раздавленные сапогами, и ржавый гвоздь из песка, а там, у горизонта, где небо равно земле, растворяется черная муха-корабль. Если смотреть на солнце, то паруса кажутся алыми.
Но сегодня у нее кусок стекла. Зеленого. И мир меняет краски, вот только черная точка на горизонте по-прежнему черна, но это новый корабль. И новая монетка. И снова что-то, отличное от ожидания.
Н'гаи-Кутуми облизнулась. Ждет вопроса? Сегодня не задам, потому как нет нужды, кажется, я начала понимать ее сказки.
Сажусь у окна, за которым серыми нитями тянется дождь. Смотрю. А где-то далеко, этажом ниже или выше скрипят половица. Или это уключины? И стоит закрыть глаза, как кованый нос шлюпки взрежет влажный песок?
Не хочу. Не сегодня. Н'гаи мурлычет на коленях.