Сейчас, когда мы живём в условиях тотального геноцида нашей истощённой планеты, любая информация может стать сокрытой. Я сам пострадал от битв информационной войны. И если найдётся кто-то, кто включит диктофон и потратит время на то, чтобы выслушать меня, вдруг, это будет не зря?
Мы, люди, сами того не замечая, впали в состояние, которое очень похоже на коматозное. Всё начиналось обычно. Так, думаю, начинаются любые катаклизмы: время от времени то в одном, то в другом уголке Земли вспыхивали катастрофы. Мы всегда воспринимали это как что-то единичное и в какой-то мере даже неизбежное. Я и сам часто думал о происходящем, как явлениях кармических.
Я говорю сейчас не только о лесных пожарах, наводнениях, тропических ливнях, ураганах, нефтяных пятнах в морях и прочем. Под катастрофами я понимаю и волнения в обществе. Да и не только волнения. Продолжительность жизни людей стала сокращаться год за годом. Это не казалось резким скачком, хотя сейчас я всё больше задумываюсь над тем, что от нас тщательно скрывали большинство происходящего в мире. Возможно, скрывают и до сих пор.
И мы сами не заметили, как нас взяли в оборот против нас же самих. Я живу в городе, где почти ни с кем уже не общаюсь. И на то есть несколько причин. Во-первых, жители настолько разрознены, что думают только об удовлетворении минимума биологических потребностей. Банальная жратва стала неким культом. Я думаю, нас сделали такими, чтобы проще было нами управлять.
Развлечения уже давненько стали доступны только сильным мира сего или приближенным к этому кругу лицам. Сейчас, записывая это аудио, я даже не могу вспомнить, когда в последний раз ходил в театр, на выставку или хотя бы в кино. Мне жутковато от осознания того, что я, как и все, живущие сейчас, способен потерять лицо настоящего человека, став его жалким подобием.
Я живу один и не имею возможности общаться со своей дочерью — власти не разрешают общаться. Люди сидят по домам, поскольку миром овладела опасная эпидемия. Какой она носит характер и как с ней бороться — не знают, или просто не говорят. Смешнее и, вместе с тем драматичнее то, что на эту тему нельзя говорить и так называемым простым смертным. Много людей из нашего дома пропали в неизвестном направлении. Я подозреваю, причина именно в том, что они позволяли себе трепаться на запрещённую тему.
Ещё тогда, когда это всё только завертелось, нам разрешали выходить на улицу с ограничениями, и время от времени мы друг с другом общались. Сам я в целях собственной безопасности старался не говорить на эти темы, поскольку в случае чего проблему в виде меня решили бы моментально. Я сейчас скажу это слово вслух, а ты, кто сейчас слушает этот файл сам решай, будешь ли произносить это вслух: ноунэйм вирус [noname virus]. Именно так его называют официально, но разрешено это, как я понял, только в узких кругах.
Есть у меня версия, что природа этого вируса — искусственная, и именно поэтому о нём нельзя говорить вообще ничего. Другая сторона медали — то, что выведя эту заразу, учёные, правительства и кто там ещё стои́т у истоков этого колоссального преступления, не могут нормально контролировать ход эксперимента».
флэшбэк#2
Затхлость до бо́ли знакомого подвала — в прямом смысле слова — бо́ли, обволакивала тело. Полумрак обволакивал тело, и начинало казаться, что эти подвальные сумерки осязаемы, что полутьма струится по стенам, нависающему низкому потолку, скапливается лужицами-островками на землянистом полу.
То, что вокруг всё кажется знакомым, отходит на второй план. И в душе зарождается другое чувство — лёгкого волнения от того, что вокруг знакомая недружелюбная, а для кого-то, наверное, и вовсе страшноватая обстановка. Постепенно в сердце, заполненное тревогой и готовностью к неведомому, примешивается и другое чувство — предчувствия боя и боли.
Каждый поворот, каждый плохо просматриваемый угол и прячущаяся во тьме стена готовы спустить с невидимой цепи отпрыска из преисподней, выродка, готового впиваться когтями в плоть, перегрызать горло, выворачивать конечности до неестественного положения и ужасного для жертвы хруста.
Это исчадье не прилагает особых усилий, чтобы коверкать тело своей жертвы, это исчадье просто живёт и дышит инстинктами прирождённого убийцы, грезит утолить свою жажду крови и страха перед ним.
Внутри разгоралось странное, противоречивое чувство. Настоящий смертоносный коктейль из лёгкой тревоги за исход тяжёлой битвы, лютой ненависти к врагу, пока ещё даже не приблизившемуся, и жажды вскрыть сухожилия врага, низвергнуть его жестоко — не только покарать его этим убийством, но и вселить в гнилые душонки шакалящих рядом отро́дий страх. Заставить работать их инстинкты менее притуплённо.