Труппа жила дружно. Сур умел так управлять, что мы считали его не директором, а командиром и очень уважали. Артисты делали в цирке все. Им об этом говорить не надо было. Даже, если нужно было, вешали шапито. Выходило так, что цирк был нашим общим делом. Такой дружеской атмосферы не было ни в одном цирке. Однажды заболели две балерины, yчаствовавшие в пантомиме. Заменить их никто из женщин не мог. Тогда Энрико и Костя предложили Суру свои услуги. Вечером они надели парики и женские костюмы и удачно справились со своими ролями.
Сур поставил пантомиму «Дрейфус», и, как это ни странно, она в те годы делала сборы. Дрейфуса играл отец, а Эстергази — я.
В Полтаве мы, наконец, получили вещи, оставленные нами в Вологде. Привожу запись отца: «Наконец-то вологодский багаж получен. Восторгу нет конца. После шестнадцати месяцев все вещи совершенно целы и кажутся какими-то странно новыми. Весь вечер были заняты разборкой, в особенности Костя до часу ночи копался в своем сундучке».
Работа у Сура после других цирков казалась особенно приятной. Не было недовольства, натянутости, фальши. Все делалось с охотой. Сур любил поощрять молодежь. Нам с Костей он предложил выступать на утренниках, заменяя отца. В программе стояли Д. и К. Алыперовы. Отец был свободен, и Сур говорил ему: «Ма, у вас взрослые дети. Давайте им работать. Пусть учатся».
Наблюдал, как мы выступаем, и давал советы.
В январе сборы упали, так как стояли сильнейшие морозы. Публика не могла высидеть всего представления и уходила. Не помогли сборам ни гастролеры, ни чемпионат Крылова. Партнер Крылова, тридцатилетний геркулес Карл Микул, умер в Луганске от брюшного тифа, и Крылов один держал чемпионат.
Весь пост мы пробыли в Полтаве и перед пасхой переехали в Воронеж. Первое представление состоялось в первый день пасхи 26 марта 1912 года. Публика нас встретила очень тепло, как старых знакомых. Но нам не повезло. Мы давали номер «Продавец яиц». По ходу номера я ставлю корзинку яиц на длинный шест, спотыкаюсь и валю эту корзину в публику. Корзина прикреплена к шесту, яйца деревянные, привязаны на веревочке, и потому в публику они не падают, а остаются болтаться на шесте. И вдруг в то время, как я наклонил шест в публику, он сломался, и корзина с деревянными яйцами и половина шеста улетели в публику. Мы ушли с арены без единого хлопка и были очень огорчены. Сур сейчас же пришел к нам в уборную и сказал, чтобы мы готовили другое антре, так как он нас выпустит в третьем отделении. Новое наше выступление сгладило впечатление от первого неудачного.
Несмотря на все еще стоявшие холода, цирк посещался охотно.
В городе состоялось в один из дней торжественное открытие памятника поэту Никитину, уроженцу Воронежа[46]. На открытие было привезено от разных обществ и учреждений много серебряных венков. Хранились эти венки в городской управе, и когда у нее на что-то нехватило средств, управа эти венки заложила. Весть об этом мигом облетела город и послужила нам темой для одного из номеров. 8 апреля 1912 года у отца следующая запись: «Каламбур про никитинские венки произвел фурор. Полицмейстер, хотя и смеялся, но просил к нему в управление зайти на чашку кофе. Ох, уж это кофе! Знаю я его! Каламбур про венки, конечно, запретили».
Вскоре Сур разделил труппу на две части. В Воронеже он оставил чемпионат Крылова при шести маленьких номерах. Когда по городу были расклеены афиши о чемпионате, жители стали говорить: «Опять Крылов». Тогда Крылов придумал трюк. Он уехал из города, и чемпионат работал без него десять дней. Первое место занял Людвиг Келлер. На десятый день в воскресенье на арене появляется борец в маске и вызывает на борьбу весь чемпионат. Келлер борется с Русаковым и кладет его запрещенным в цирке приемом борьбы. Поднимается невероятны шум. Тогда с мест срывается борец в маске, берет Келлера за задний пояс и кладет его на обе лопатки. В цирке необычайное оживление, шум, говор, аплодисменты. Вскакивает Келлер и сдирает с положившего его противника маску. Под маской оказывается Крылов. Что сделалось в цирке! Я думал, что он рухнет от аплодисментов.
Так Крылов вступил в чемпионат. На другой день он ходил петухом и все спрашивал артистов: «Ну, как, джентльмены? Здорово получилось? А вы говорите — Крылов не артист».
Очень любил Крылов эффектные трюки. Одним из излюбленных приемов его был следующий. Уже конец чемпионата, остается только финальная'борьба, а Крылова в цирке еще нет. В публике крики протеста и в01змущения. Арбитр предлагает заменить борьбу Крылова и его противника любой парой из чемпионата на выбор. Публика не соглашается, кричит: «Лавочка!.. Давайте Крылова!» Но Крылова все нет. Наконец, за пять минут до полицейского часа, т. е. до двенадцати часов, с криком, в одной жилетке, с болтающимися сзади помочами вбегает на арену Крылов и кричит, что он опоздал из-за неправильного хода часов. Сует всем под нос золотые часы. На них одиннадцать часов. Он взволнован. Тут же на арене снимает под общий хохот штаны, рубашку, все еще с часами в руках. Он хочет бороться, но арбитр заявляет, что полицейский час, и он не может выпустить ни одной «пары. Крылов ругается, плачет и как хватит от злобы часы об арбитрский стол. Часы, конечно, вдребезги. Борьба откладывается до следующего раза. Публика расходится, веря Крылову, что он опоздал. А в уборной Крылов спрашивает: «Ну, как, джентльмены? Здорово? Еще сборик обеспечен. А часы всего двадцать пять рублей стоят. Да еще золото в лом сдам. Не обманешь — не продашь, джентльмены!»