В Брянске у отца опять были неприятности из-за отсутствия документов. Брат кучера вернулся из Деревни, паспорт пришлось отдать. На квартиру без прописки не пускали. Когда отец был моложе, жить без паспорта было легче. За последние годы он сильно возмужал. Кроме паспорта, у него могли потребовать воинский билет. Кук то советовал отцу ехать за паспортом, то просил обождать с отъездом, говоря, что сам собирается с цирком в Смоленск. Так тянулось всю зиму. Наступил апрель. Кук решил на пасху ехать в Рославль. В Рославле отец спросил Кука о его дальнейших планах. Кук признался, что намеревается устроиться где-нибудь поближе к Москве, так как в городах, близких к Смоленску, разъезжает цирк Максимилиана Труцци, у которого сильная труппа и сыновья — прекрасные артисты. Тогда отец сказал, что должен поехать домой за паспортом. Кук просил его немного отложить отъезд. Назначил отцу бенефис, с которого отцу очистилось шестьдесят рублей, и в день бенефиса преподнес ему большой жетон. Кук полюбил отца за его добросовестную работу, за его интерес к делам дирка, за его любовь к ученью. Отец в последнее время уже понимал Кука; когда он говорил по-английски, и сам говорил с ним, комбинируя немецкие и английские слова.
В мае отец стал собираться домой. Купил себе сундучок, прикупил белья, два костюма, пальто. В корзинке, обшитой клеенкой, лежали его реквизит и костюмы, а на клеенке было написано масляной краской «Клоун! Макс-Адольф». Такую корзинку всегда возил с собою Макс Высокинский.
Кук подарил отцу двадцать пять рублей и взял с него слово, что он вернется, как только получит паспорт.
На вокзал его провожала вся труппа.
ГЛАВА III
Опять на родине. Встреча клоуна Сергея Альперова с матерью. Блудный сын. Выступление в Лопатинском саду. Адольф — «Огненное солнце». Цирк Труцци. Клоун Жан Борисов. Цирковая семья Труцци. Призыв. Гельсингфорс. Военная служба. Село «Медведь». Петербург. Цирк Чинизелли. Билли Гайден. Поиски цирка Труцци.
Отойдя от вокзала в Смоленске, отец не знал, где искать родных. Адреса он не помнил. Снять комнату не мог, так как у него не было паспорта. Как найти старую квартиру, идя от вокзала, не знал. Тогда он решил добраться до базара и там попытаться найти или дядю-пекаря или тот дом, где они когда-то жили. Он нанял извозчика.
Присхали на базар. Там раньше помещалась пекарня дяди. Отец осмотрелся и спрашивает:
— А где же пекарня, которая была в этом доме раньше?
— Три года назад владелец переехал на главную улицу и открыл там большую кондитерскую и пекарню, — ответил извозчик.
— Жаль, а в этой пекарне был замечательный пеклеванный хлеб.
— Давайте я отвезу вас на главную улицу, — сказал извозчик, – а не то, тут на базаре торгует сестра того пекаря, у нее пеклеванный хлеб, пожалуй, еще лучше будет.
У отца моего забилось сердце, он понял, что его мать жива.
— Где хлебный ряд? — опросил он, волнуясь, и побежал, толкая прохожих, туда, куда ему указал извозчик.
Обогнув одну из палаток, он увидел мать за деревянным рундуком. Она смотрела куда-то в сторону. Он собрал силы и крикнул: «мама!..»
Она повернулась, поглядела на него пристально, встала, шатаясъ, и бросилась к нему. Отец разрыдался.
Вокруг вернувшегося неожиданно сына и рыдающей матери собралась толпа, Мать то плакала, то смеялась,. то принималась обнимать своего Сережу. Она была, как безумная. Встала, вдруг схватила хлеб с прилавка и деньги из ящика и стала швырять их в толпу, крича: «Берите все!.. все берите!.. и хлеб, и деньги…. ничего мне теперь не надо… сын мой жив, ко мне вернулся, сын мой Сережа!»
Прибежавшие на крики мотери с толкучки босяки подбирали хлеб и деньги, хватали их из ее рук. Вступились соседки-торговки, прогнали босяков, подобрали булки и пеклеванники и уговорили мать вести сына домой.
Через некоторое время в комнату вбежал дед. Был он в своих неизменных валенках. Увидел сына, затрясся весь, хотел поцеловать, потом: отскочил от него, выпрямился и проговорил, задыхаясь:
— Нет, Сережка, проси раньше прощения! Проси прощения. Сколько я из-за тебя ночей те спал! Становись на колени — проси прощения, блудный сын.
— Брось, как тебе ре стыдно! — крикнула бабка.
— Слышать ничего не хочу, — вопил дед, — пусть просит прощения.
Отец мой встал на колени, поклонился отцу и матери в ноги и разрыдался. Дед тоже заплакал, расцеловал сына и пробормотал: «бог простит… бог простит…» Он долго рассматривал сына, его часы, жетон, прищелкивал языком и говорил: «Ай да Сережка! Ай да Сережка!»