Возле цирка, в его буфете, можно было нередко встретить самодуров-богачей. Один интересовался лошадьми, другой дрессировкой мелких животных, третий был знаток и любитель клоунского жанра.
Богач Извольский часто бывал в цирке, увлекался клоунами и, допившись до чортиков, ловил их вокруг себя. Он прокутил огромное состояние и дошел до положения хитрованца.
О чудачествах князя Куракина ходило много рассказов. Он брал на представление сразу несколько лож. В одну ложу положит шляпу, в другую пальто, в третью — калоши, в четвертую — трость, в пятую — сядет сам.
Однажды в буфете с ним кутило человек пятьдесят. Он спросил счет. Обычно с ним ездил его управляющий, который и расплачивался за него. На этот раз управляющего не было. Когда Куракину подали счет, он вдруг возмутился, что за сельтерскую воду поставили двадцать копеек за бутылку, когда она повсюду стоила пять копеек; начал кричать, что не допустит этого, пойдет жаловаться к губернатору и т. д. Буфетчик соглашался вычеркнуть совсем сельтерскую из счета. Не тут-то было. Утишить куракинский гнев было нелегко. Он продолжал скандалить, перебил рублей на триста посуды, кричал, грозил.
Однажды в субботу приехал Куракин в цирк в подвыпитьи, с большим чемоданом. Все спрашивают: «Что в чемодане?» Отвечает: «В антракте увидите».
Публика на субботнем представлении была изысканная, было много дам в бальных платьях. И вот, когда эта публика пошла в антракте в буфет, Куракин раскрыл чемодан, поднял его и высыпал из чемодана на публику змей. Началась паника. После он сам рассказывал, что закупил с утра во всех зоологических магазинах ужей и привез их в цирк в чемодане.
Устроил он еще раз такую историю. Ушел с представления незадолго до его окончания, вышел в подъезд, видит — дождь льет, как из ведра. Тогда стал он подзывать одного за другим извозчиков. Дал им каждому по пять рублей и велел отъехать от цирка как можно дальше и не подъезжать к нему, по крайней мере, часа два. Пригрозил, что если кто из них появится раньше, то будет иметь дело с ним, князем Куракиным.
Разослав всех извозчиков, он начал подзывать «собственные» экипажи. Отсылал их домой со своей визитной карточкой, которую приказывал передать «господам» на следующий день утром. Сам же стал в подъезде ждать конца представления. Представление окончилось. Публика хлынула из цирка. Зовут извозчиков — их нет. Собственники ищут свои экипажи — их тоже нет. Пришлось и богатым и тем, кто победнее, итти под проливным дождем домой пешком.
Таких самодуров-богачей было в Москве изрядное количество.
— С этого сезона — рассказывал отец, — приучился я пить. Немыслимо было удержаться. Не хочешь, а выпьешь. А тут еще заболело раз у меня горло. Заболело так, что не могу говорить. Доктор прописал молоко с коньяком. Пошел в буфет. Все, узнав в чем дело, начали меня наперерыв поить. До того подливали в молоко коньяку, что домой меня вели уже под руки.
Сезон 1895-96 года закончился. Саламонский на лето отпустил отца в Ригу. Зимою отец должен был опять работать у него в Москве.
В Риге работал цирк Мануила Герцога. Труппа у него была слабая, несмотря на то, что большинство артистов было из-за границы. Кроме отца и Бернардо, этим летом у него работали Бим-Бом.
Альперова и Бернардо в Риге знали и любили. Бенефис их прошел удачно. Для нашей семьи это было важно, расходы ее все увеличивались, так как летом родился брат мой Костя.
Директор Герцог, видя, что сборы неважные, выписал из-за границы труппу негров с «принцессой людоедов Гуммой».
Ходили негры в первобытных костюмах, полуголые. На улице их провожала толпа зевак. На арене они показывали сцены из бытовой и военной жизни их племени. Труппа сделала несколько сборов. Герцог решил ехать с цирком за границу и пригласил с собой отца и Бернардо. Цирк Герцога проработал в Риге месяц, снялся и переехал в Кенигсберг. Отец и Бернардо работали в Кенигсберге на немецком языке. Город был маленький, сборы очень средние. Получал отец то же жалованье, что и в России, только не рублями, а марками. Подсчитав свои: капиталы, отец увидел, что к возвращению нашей семьи из-за границы у нас не будет ии копейки. Тогда он решил тотчас же вернуться в Москву и там ждать начала зимнего сезона. Жизнь в Германии, по его словам, была дешевая, одежда была «почти даром», но денег не было, так как Герцог дал отцу вместо денег вексель на двести семьдесят пять рублей. Это был первый вексель, полученный отцом. Позже их набралось столько, что на них в то время можно было бы открыть приличный цирк.