— Добро пожаловать на Питкерн, — сказал он, растягивая «и», когда капитан представил нас друг другу.
— Желаю вам приятного пребывания у нас.
Он продолжил разговор с капитаном, а я спустился на прогулочную палубу, где пассажиры уже окружили островитян и покупали ананасы, бананы, лимоны, манговые плоды.
Для меня явилось неожиданностью, что питкернцы так похожи на европейцев. Даже самые смуглые из них были не темнее загорелого англичанина-шатена. Правда, в чертах лиц женщин было больше полинезийского.
«Рангитото» простоял на якоре всего один час. Простившись с теми, с кем я успел познакомиться в пути, я спустился по трапу в лодку. Как только островитяне покинули корабль, матросы убрали трапы. Кто-то из питкернцев крикнул:
— Ну-ка, споем что-нибудь в честь капитана Пилчера и его судна!
Один запел, другие подхватили — и вот уже семьдесят мужчин и женщин стройно поют религиозный гимн. Вверху над нами вдоль поручней теплохода было бело от платков. Песня кончилась, послышалась команда: «Отваливай!» — и мы стали медленно удаляться от корабля.
Я повернулся к берегу. Солнце скрылось за скалами, расписав темнеющее небо багровыми полосами.
— Румпель, кто видел румпель? — раздался певучий голос.
Прямо над моей головой передали тяжелый румпель, потом сразу несколько рук поставили мачту, закрепили ее и подняли парус. По команде кормчего потуже натянули растяжки.
Питкернцы говорили между собой на местном диалекте. Понимать его оказалось не так уж трудно, как я опасался. Было много мореходных терминов, а акцент напоминал речь обитателей некоторых островов Вест-Индии.
Накренясь от ветра, наша лодка приближалась к острову. Мой сосед заметил:
— Темнеет…
Ночь здесь наступает постепенно, расползаясь по небу от горизонта, будто чернила по промокашке.
Сосед потрогал баллоны моего акваланга.
— Говорят, ты задумал нырять в бухте Баунти?
Я кивнул.
— Ну и загнешься, как топор!
Почему именно как топор, а не как гвоздь или еще что-нибудь, я так и не выяснил. Понял только, что «как топор» — любимое выражение островитян, обозначающее высшую степень чего-то.
В бухте Баунти
Остров становился все выше — лев медленно поднимался на ноги. Сквозь сумрак я различил впереди пенную полосу прибоя. На фоне неба отчетливо выделялся вздымающийся на семьсот футов утес Шип-Ландинг-Пойнт. Под ним ютился каменистый залив, именуемый бухтой Баунти.
Кормчие скомандовали убрать парус. Зашуршала парусина, мачты легли на дно. Мы остановились перед чертой прибоя. Наш кормчий пристально всматривался в череду волн, четырнадцать гребцов сидели наготове… Вот нас поднял на гребне особенно мощный вал. Только мы начали скатываться с него, как прозвучала команда: «Навались!»
Длинные весла даже прогнулись от натуги. Мы ринулись вперед, догоняемые еще более высоким валом. Гребцы работали как черти, не давая ему настичь нас. Со скоростью курьерского поезда мы промчались мимо трех черных камней, вошли в полосу более спокойной воды, сбавили ход и мягко ткнулись в наклонный настил из бревен и досок.
Пастил освещали фонари, и смуглые руки встречающих тотчас ухватились за борта лодок. Несколько человек из нашей лодки прыгнули в воду и стали передавать на берег корзины и свертки. Кто-то подставил мне свою широкую спину, спросил: «Готов, приятель?»— и отнес меня на сушу.
Над нами на двести пятьдесят футов поднималась крутая скала. За гребнем (он называется Эдж) начинались дома поселка.
По белым бортам лодок скользили длинные тени сновавших взад и вперед людей. Разгрузка шла полным ходом, и на берегу выросла целая гора мешков, ящиков и корзин.
Я тем временем успел познакомиться с местным учителем Алленом Уозерспуном — он год назад прибыл на Питкерн из Новой Зеландии — и с миссионером Лестером Хоуксом, представляющим секту адвентистов седьмого дня.
Во главе местного самоуправления стоит мэр, а учитель — его советник и представитель английского губернатора островов Фиджи.
— Вам повезло, — сказал Уозерспун. — Сегодня море тихое, ваши вещи ничуть не намокли. А случается, все насквозь промокает.
Как только закончилась разгрузка, к одной из лодок привязали трос, закашлял движок, и лодка, скрипя килем, медленно поползла но настилу. Здешние лодки имеют в длину тридцать семь футов, в высоту — семь футов с лишним.
Когда вытащили последнюю лодку, все, включая женщин, взвалили на плечи багаж и мы двинулись вверх по тропе. Самые тяжелые ящики и мешки остались лежать на берегу; их переправят утром по канатной дороге.
— А где наш гость? Он будет жить у меня, — раздался чей-то голос.
Я представился рослому — шесть футов пять дюймов — смуглому широкоскулому островитянину с седыми курчавыми волосами. Это был Фред Крисчен; он познакомил меня со своим двадцатплетним сыном Томом.
Крутая тропа на Эдж высечена прямо в скале, и ходить по ней лучше всего босиком. Мои резиновые подметки все время скользили, я запыхался, и женщины, которые несли куда больше моего, дружелюбно улыбались, глядя на меня.
Еще одно усилие — мы по каменным ступенькам перевалили через Эдж, и тропа наконец выровнялась. С обеих сторон светились огоньки в окнах домов.
Вот уже и миссионер свернул с троны, только мы — Уозерспун, Фред, Том и я — еще шагаем вперед, освещая себе путь фонариками.
Наконец мы нырнули под высокие корни большого банана и Фред сказал:
— Ну вот мы и дома.
Никаких мистеров
Пожелав учителю спокойной ночи, мы подошли к некрашеному деревянному дому на каменном фундаменте. Из окон лучился свет; в пристройке гудел движок.
В дверях дома меня встретила Флора Крисчен.
— Надеюсь, вам будет хорошо у нас, — приветствовала опа меня.
— Спасибо, миссис Крисчен, — ответил я.
— Никаких миссис или мистеров, зовите меня просто Флорой.
— Да-да, — подтвердил, улыбаясь, Том. — У нас здесь все на «ты».
Из ста пятидесяти трех жителей острова пятьдесят пять носят фамилию Крисчен. Всего на Питкерне не больше пяти-шести фамилий, зато нет ни одного тезки. Это исключает возможность путаницы.
— Прошу закусить.
Флора повела меня к накрытому на веранде длинному столу.
Сколько я ни возражал, меня посадили во главе стола. Флора, Фред и Том сели на лавках по бокам. Склонив голову, Фред прочитал молитву.
Я еще раньше слышал, что чуть ли не все питкернцы — адвентисты. Но адвентисты, которых я знал до тех пор, были вегетарианцами. Поэтому я очень удивился, увидев на столе большое блюдо тушеной солонины. На других блюдах лежали местные овощи.
Фред — церковный староста, и я спросил его, как же это адвентисты едят мясо.
— А что, мы всегда мясо едим, церковь этого не запрещает, — ответил он. — Едим мясные консервы, солонину, свежую козлятину.
Позднее пастор Хоукс объяснил мне, что жители этого уединенного островка и без того питаются однообразно, вот им и разрешают есть мясо, за исключением, впрочем, свинины. Странное ограничение для людей, в которых столько полинезийской крови! Ведь в Океании пуаа— свинина — главное угощение на всех праздниках.
В свое время мятежники привезли на Питкерн свиней, и они бегали по острову вплоть до 1886 года, когда Джон Тэй, американский миссионер, убедил здешних жителей стать адвентистами. Запрет был наложен и на рыбу, на моллюсков и ракообразных.
В одном из описаний Питкерна я читал, что раньше жители спускались по скале, названной Веревка, специально для того, чтобы на камнях внизу собирать моллюсков. И я спросил Фреда, как он относится к этому блюду. Фред подмигнул и сказал:
— Я их очень любил, когда был язычником.
Омаров и крабов здесь ловят только для наживки. Глядя на питкернских красных с черным омаров, я глотал слюнкн. Иногда радушные хозяева все-таки варили для меня омара. И все с ужасом смотрели, как я его ем.