— Как ты думаешь, почему Крибирск до сих пор не взят? Почему фьерданцы медлят? Дело не в том, что они не могут.
Удивление на чужом лице приятно.
Облизнув губы, Алина поднимает голову, вглядываясь в пики шатров, в различимый на полотне неба дым, продолжая:
— Они считают силу гришей грехом и ересью. Представь, в какой ужас их приводит город, поглощённый тьмой и монстрами. Даже если этой тьмы там уже нет. Так что твои слухи как нельзя кстати. Занятые нашими людьми, они не будут оглядываться на Крибирск.
Ярен прерывисто выдыхает. Алина не хочет слышать никаких вопросов и городить ложь — тоже не хочет, а потому поднимается на ноги, кутаясь в кафтан, как в броню, и добавляет:
— Дарклинг мёртв. Но окажет нам небольшую услугу. Спасибо за чай.
***
Он бы оценил её план.
Эта мысль не даёт покоя несколько часов кряду, пока они бредут, минуя открытые тракты и проложенные дороги, как призраки. Пускай темп быстрый, не дающий расслабиться, а необходимость вслушиваться в каждый шорох истощает, именно призраком Алина себя ощущает. Бесплотной. Мёртвой, не упокоенной. Ноги утопает в вязкой грязи, а к сапогам липнет влажная трава вместе с комьями земли.
Алине кажется, что она не чувствует под собой — и в себе — ничего. Мысль травит.
Мысль верна.
Дарклинг бы оценил. Не его ли логикой она руководствовалась, предлагая разделить отряды, чтобы завлечь вражеские силы отвлекающим манёвром? Не его ли жестокостью, осознавая, что подвергнет опасности чужие жизни?
Он бы сделал это, не раздумывая, зная, что получит желаемое. Ему приписывали многие суждения, коих Алина успела наслушаться за минувшие дни и гораздо ранее, когда в Керамзине учителей тянуло поговорить за ужином на слишком животрепещущие темы.
Словно они могли что-то знать. О сущее, как же она ужасна!
Только суть была до смешного проста. И не стоило городить никаких теорий, не пытаться понять и поднять то, что невозможно унести.
Цели Дарклинга оправдывали всё, пока он сам в оправданиях не нуждался вовсе.
Не этим ли принципом руководствовалась сама Алина, дёргая за нити, пускай вполовину не так умело? Тонкая наледь её спокойствия должна пойти трещинами от этого осознания. Она вся должна уже раскрошиться.
Ведь с каждым шагом Крибирск всё ближе.
Ведь несмотря на уверенность других, ни Алина, ни Агата не знают, что им делать. Если сбиться с курса, со счёта шагов, с намеченной цели — она рассыпется на куски, изломается криками, а слёзы разъедят плоть до костей, оставив на них чёрнеющие пятна ожогов.
Ведь глядя в нахмуренное синюшними тучами небо, Алина только и может, что прошептать слишком откровенное и страшное признание:
— Ты бы точно знал, что нужно делать.
***
— Это может быть ловушкой.
Дым вдалеке выглядит как пригласительный билет в театр, в котором Алина никогда не бывала. Видела только кукольные, когда в Керамзин приезжала тележка, полная чудес. На пару дней, не больше, но Алина ждала её каждый год с замиранием сердца. Иногда им, сиротам, так везло, что в тележке оказывались не только истории, но и сладкая карамель на деревянных палочках. Отлитая в форме зверей, как же сладка она была! Они с Малом всегда старались растянуть лакомство на подольше.
Но дым впереди не имеет ничего общего с этой светлой памятью.
— Это точна она, — Ярен, залёгший рядом с ней возле упавшего ясеня, кивает. Листва уже подгнила, похожая на гангренозную рану. Листья липнут к одежде вторым её слоем.
— Мы не можем столько ждать, — шипит справа Марьета, и голос у неё похож на шторм, которым она вполне может повелевать. Когда-то этого было достаточно. Не теперь. — Мы отправили своих товарищей на смерть, мы не будем…
— Неизвестно, кому из нас придётся хуже, — возражает Алина, хмурясь. Всё тело ноет, каждой мышцей, и это так злит, что она бы себя саму ударила. Пальцы вцепляются в древесную кору. Та поддаётся даже без хруста, влажная и подгнившая, отрываясь.
Марьета смотрит на неё так, что с небес точно вот-вот ударит молния.
— Это был твой план. Мы послали их как свиней на убой! Кто ты вообще такая? Свалилась на нас, командуешь и решаешь, кому жить, а кому умереть?
Вот оно. Алина ждала, когда этот гнойник вскроется, ведь для того были предпосылки ранее: она почувствовала роптание в тот самый миг, как отряду пришлось разделиться. Интонации Марьеты заставляют внутренних демонов выпустить когти.
Алине хочется рявкнуть, хочется на место поставить, но она сдерживается.
Не время кичиться тем, что упущено.
Не генерал, не заклинательница. Не королева. Никто.
— Операция была утверждена всеми командирами, — вместо этого получается только процедить сквозь зубы. — Думаешь, я не понимаю, как они рискуют? Думаешь, мне хочется, чтобы они умерли там, пока мы здесь сидим и препираемся?
Марьета хочет ответить, но Ярен рявкает:
— Мы следуем плану. Это приказ. Мы не помчимся туда, сломя голову, пока разведчики не выяснят, в чём дело. Ослушание будет приравниваться к дезертирству, не важно: гриш ты или отказник. Всё ясно?
Куда уж яснее.
Алина собирается ответить, но тут в нескольких локтях от них что-то падает.
Она оглядывается. Сердце подскакивает к горлу, не давая закричать. Вместо неё это делает Ярен:
— В сторону! Пригнитесь!
Раздаётся взрыв.
***
Воздух настолько удушлив, что едва получается вдохнуть. Такое бывает перед сильными ливнями, а тучи и в самом деле неспешно приливают чёрной волной, наваливаются всей тяжестью.
Они идут, рассредоточившись и вслушиваясь в каждый звук. Уханье птиц каждый раз заставляет сжимать приклад обреза крепче скользкими от крови пальцами: она ободрала ладони о камни, вставая. Алина не слишком хорошо стреляет, но лучше хоть что-то, чем совсем ничего. В крайнем случае у неё есть ножи. У Ярена оставалась пара гранат — из тех немногих запасов, которые при благом раскладе должны считаться неприкосновенными. Малая толика, учитывая, что их засекли. Они даже не дошли до Крибирска, какой тут благой расклад!
Алина чувствует себя полной идиоткой, но не может позволить себе роскошь самокопания. Не сейчас.
— Они играют с нами, — шепчет она, догоняя Ярена. Тот жестами распределяет, кому куда идти. Алина видит, как он то и дело тянется прочесать пальцами волосы. Нервно. И прихрамывает на левую ногу, шипя ругательства. Видимо, на фьерданцев, своё увечье и саму Алину, которая ничего о последнем не знает. И не пыталась узнать, в принципе. Чем меньше будет привязанности, тем…
О святые.
Ярен кивает, оглянувшись.
— Не вышло одурачить их, — его губы трогает слабая улыбка. — А ведь хороший был план.
Алина трёт плечо, вглядываясь в силуэты деревьев, но не видя ничего, кроме вереницы стволов, похожих на вонзённые в землю огромные колья.
— Возможно, у Бьянки выйдет лучше, — она жмёт плечом, в глубине своего сердца на это надеясь. Адена — одна из многих точек, но даже единственная громкая победа воодушевит тех, кто мог уже сдаться. Она знает, что на север выдвинулись войска; знает, что укрепляется морская граница, но сколько равкианской крови удобрит землю, прежде чем они смогут выпрямиться под этим гнётом?
Если будет кому выпрямляться. Потому что, будучи откровенной с самой собой, не стоило и думать о том, чтобы пережить войну, — с этой мыслью Алина примирилась в момент, когда остановилось сердце Мала. Когда это сердце разорвалось на части вместе с её собственным. Она старается не представлять, как выглядело мёртвое тело; не думать о налитых кровью белках глаз, о вишнёвого цвета пене на губах, лопающейся пузырями.