Руки дрожат, когда она пытается подняться, не в силах отвести взгляда от мёртвого тела. Всё те же безжизненные глаза, смотрящие в небесную высь. Меньше одним ублюдком, который сжигает её товарищей, как демонов.
Алина пытается дышать, но в горле сухо и тут же — спазмирует тошнотой от смрада крови. Боль накатывает на всю правую сторону тела, и она зажимает полученную рану. Так и есть, он пропорол ей бок. На пальцах остаётся кровь. Чёрная, как мазут. Она вся в ней наверняка — и та превратится вскоре в грубую корку, которую потом придётся сдирать вместе с кожей. Колени скользят. От боли накатывает тошнота, перед глазами всё расплывается кругами на водной глади.
Ничего. Она сможет. Она справится.
Её пошатывает, стоит отыскать второй клинок и подняться на ноги, но не время мешкать: огонь расползается от дерева к дереву, и скоро весь лес станет одним только пепелищем. Кладбищем. Алина собирается двинуться вперёд, найти тех, кто выжил, когда останавливается, как если бы призываемая Марьетой молния, наконец, нашла свою цель.
Видимо, их везение закончилось с той самой, первой гранатой. А было ли оно?
— Зараза, — выдыхает Алина хрипло, глядя на юношу перед собой. Его тёмные волосы стянуты в небрежный хвост, позволяя разглядеть измождённое лицо: впавшие щёки, бледную, блестящую от пота кожу. Глаза его пусты, подёрнуты пеленой. Пламя пляшет на кончиках его длинных пальцев.
О святые.
Ей отвратно и больно видеть всякого гриша в таком состоянии. Порабощённом. Изничтоженном. А ведь вполне может случиться так, что она знала этого юношу. Вполне возможно, что он мог сражаться за неё. Или против неё.
Злая ирония.
Но сейчас ей не уйти с линии огня при всём желании: не хватит скорости и сил. При всех молитвах, которых никто не услышит, а Алина давно не просит у святых милосердия. Кому как не ей о нём ведать.
Не выходит и пошевелиться: осознание грядущего — неизбежного — парализует, связывает каждую мышцу.
Как-то она пыталась поговорить с ними, в самом начале. Мал тогда её попросту утащил, прежде чем от них не осталось мокрого места, и после Алина рыдала навзрыд ему в грудь от этого отвратительного бессилия.
Возможно, это тот самый конец, которого она ждала.
Пламя охватывает всё большие участки, ревёт и рукоплещет, тянется длинными пальцами. Позади с треском падают подкошенные деревья. Алина даже не смотрит, не в силах отвести взгляда. Так ведь цепенеют перед лицом смерти?
Юноша поднимает руку. Стоит задержать дыхание. Стоит закрыть глаза.
Алина хочет подумать о луге, на котором они с Малом непременно встретятся. Но в голову лезет только погребальный костёр. У мироздания злые, паршивые шутки.
Она только и может, что выше вскинуть голову. С вызовом. Лишённая силы, звания и величия, она не станет бояться.
Не станет.
Инферн взмахивает рукой.
Она не будет бояться.
Вот и всё.
Сейчас она увидит всех тех, с кем не успела проститься.
Жест обрывается приземлившейся позади него тенью. Массивной, высокой, обретшей плоть.
Инферн, всё ещё погружённый в навязанное паремом забытье, недоумённо оглядывается. Наверное, они оба с Алиной выглядят несколько смешно в своём удивлении.
Алина отшатывается. С губ срывается полный неверия хрип. У тени за спиной распахиваются крылья, похожие на два огромных паруса, а на безглазом лице раскрывается зубастая пасть. Чудовищный рык сотрясает лес, прежде чем когтистая лапа одним взмахом разрывает тело инферна пополам, разбрасывая в разные стороны, как разорванную тряпичную куклу. Кровь марает чёрные когти, тянется вязкими каплями вместе с остатками внутренностей.
Алина делает шаг назад. Один, второй.
Невозможно. Не может быть.
Это не может происходить наяву!
Поступок монстра словно приоткрывает какую-то брешь: тут и там приземляются сгустки тьмы, и мрак лоснится от их тел, как дым, прежде чем ничегои с рёвом бросаются на противников. Алина задыхается, пятится назад, прежде чем и вовсе падает, сражённая происходящим, слабостью и потерей крови: та продолжает течь сквозь пальцы, сквозь одежду, сквозь проклятую червоточину.
— Невозможно, — шепчет Алина, силясь подняться на локте. Выходит только перевернуться. Треск пламени становится тише, отступая, как испуганный зверёк, перед натиском ничегоев, хлопками их крыльев, в которых, как музыка, не стихают крики. Фьерданцев. Или её ребят.
Нет, это не крики. Это вопли.
Глаза затягивает пеленой. Алина видит пики деревьев и алую пляску пламени.
В попытках не потерять сознания, она вслушивается в этот оглушающий шквал, видит мелькающие тут и там тени. Сердце глухо стучит о рёбра, стоит различить среди этого хаоса тёмный силуэт. Он взрезает саму реальность на мириады трещин, раскалывает.
Тот, кого она узнала бы, лишившись и зрения, и слуха, и обоняния, ведь она ощущает эту давящую мощь кожей.
— Невозможно, — повторяет Алина хрило, сипло, не своим голосом, прежде чем темнота накрывает с головой.
***
Её будит мерный стук капель. Слишком звонкий, он ввинчивается в уши эхом, заставляя дёрнуться и приоткрыть глаза.
Слишком тихо для лазарета, где то и дело раздаются стоны раненых.
Слишком больно для того света.
Алина поднимает веки, различая тёмный свод над головой. Что это? Где она? Что произошло?
Где-то снова капает вода.
Алина силится осмотреться, но в голове всё кружится. Она вновь смежает веки, позволяя спасительной темноте накрыть подбирающуюся к вискам боль; та простреливает, пробивает ударами молота.
Лес, засада, сражение, Ярен, Марьета, фьерданцы. Огонь, так много огня.
В мыслях всё смешивается, только больше растягивается, как плохо сшитая ткань — хлипкие швы не могут удержать лоскуты. Алина сбивчиво ругается сквозь зубы, а после давится своими словами, когда слышит чужой голос:
— Проснулась, значит.
Алина распахивает глаза и садится рывком, нагоняемая и голосом, и собственной памятью. В ушах барабанные перепонки взрезает рёв ничегоев — гулким эхом воспоминаний. Растревоженные раны она даже не успевает прочувствовать, ведь ошеломление погребает под собой.
Ничегои. Порождение скверны и того, кто считался мёртвым. Того, кого Алина убила сама и чьё сожжение наблюдала, шепча в прощание забытое имя мальчика. Она не решается озвучить собственную мысль, неуверенная, послушается ли её язык.
Дарклинг. Прямо перед ней.
Невозможно!
Пожалуй, это она хрипит, как заведённая, зацикленная на одно-единственное слово, пока вся её суть отказывается верить глазам.
Дарклинг, истинный, из плоти и крови, склоняет голову к плечу, наблюдая за ней. Он сидит практически у неё в ногах, прислонившись спиной к каменной стене. Алина с опозданием отмечает, что они, по всей видимости, находятся в какой-то пещере. Неподалёку она отмечает остатки от кострища с тлеющими углями. По всей видимости, огонь был потушен не так давно.
Где-то в недрах снова капает вода. Звон оглушает.
— Тебя нет, — Алина выдыхает, прикладывая руку к собственному лбу, дабы убедиться, что она не бредит. — Тебя не может быть здесь.
Могло ли всё это ей привидеться в предсмертной агонии? Она наверняка мертва. Мертва.
Расползающаяся от правого бока боль, тянущая к разуму свои тёмные щупальца, доказывает всю реальность происходящего. А после чужая ладонь жмёт на плечо, укладывая обратно.
— Слишком много резких движений для твоих ранений. Я всё же не целитель, — произносит Дарклинг так спокойно, словно они виделись только минувшим днём. Как будто не было войны, их гнетущего противостояния, не было того убийства, которое запятнало ей душу гораздо сильнее, чем все остальные совершённые прегрешения.