- Очухался, орел?
Я представился и говорю:
- Товарищ генерал, мне в штаб надо.
- Туда и везу, - засмеялся он. - Я заместитель командующего воздушной армией Руденко. Куда летали?
- Танки искал.
- Так ты стало быть и есть воздушная разведка? Нашел танки?
Я начал докладывать, но Сергей Игнатьевич меня остановил и завез в какую-то медсанчасть. Там мне промыли ранки, перевязали голову, дали спирту. Минут через десять я отошел - хоть песни пой!
А в медсанчасть уже примчался подполковник за разведданными. Стал меня обо всем расспрашивать, знаки с моей карты на свою перерисовывать. Руденко сперва при беседе присутствовал и тоже вопросы задавал, а затем заторопился и уехал. Мы же с подполковником за выяснением деталей засиделись так, что в тот день в свой полк я уже не попал. А надо бы...
Там дела разворачивались следующим образом. Штабу армии из нашей дивизии заготовили боевой донесение, которое гласило: "...пятерка летчиков-штурмовиков в неравном бою пала смертью храбрых". И отправили это донесение 4 августа.
Тут следует сказать, что в соседнем полку служил мой земляк - Борис Макеев. С ним мы вместе поступали в летное училище, вместе учились летать. Потом судьба нас развела. А под Харьковом буквально столкнула, да еще как!
Однажды перед вылетом на боевое задание, а я тогда должен был вести достаточно большое количество самолетов, мне говорят, мол, здесь к тебе присоединиться одна группа, а здесь - другая. "Хорошо", - отвечаю. Вылетели. Действительно, в назначенном месте ко мне пристраивается группа, и старший той группы по радио запрашивает:
- Кто нас ведет-то?
Позывных тогда не существовало. Я отвечаю открытым текстом:
- Пстыго.
- Иван?!
- Сам-то кто?
- Макеев я! - кричит из пристроившейся группы.
- Борис?! Жив!..
- Пока жив! А ты, земляк, гляжу, настоящим полководцем стал.. Вишь, какую армаду ведешь!..
Позже Макеева сбили, ранили. Он подлечился, но ходил с палочкой. Ему дали отпуск на родину. Как раз 4 августа он и приехал к нам на аэродром для следования домой, в Башкирию. Мы с ним немного переговорили - и я улетел на задание.
Дома при встрече с моим отцом Борис, понятно, рассказал обо всем. Так второй раз я был снова похоронен - слава богу, ошибочно.
Дома крепко горевали. Но об этом чуть позже...
К вечеру 22 августа к нам в Конную прилетел командующий 8 воздушной армией Тимофей Тимофеевич Хрюкин. Выслушав доклад командира полка майора Болдырихина, он быстро прошел в штабную землянку, сел за сбитый из досок стол, снял фуражку, расстегнул ворот гимнастерки и, облегченно вздохнув, попросил карту. Начальник штаба Дунаев тут же развернул ее перед командующим.
- Вот здесь, - Хрюкин остро отточенным карандашом указал на Дон в районе хутора Вертячий, противник навел переправу. Ее надо немедленно уничтожить! Готовьте группу... Вылет назначаю, - он бросил взгляд на часы, - на двадцать часов.
Затем генерал спросил, кто поведет группу на это ответственное задание. Командир полка указал на меня, как на имеющего опыт уничтожения малоразмерных целей.
- Добро! - согласился командующий. - Старший инженер полка здесь?
- Есть! - поднялся со своего места военинженер 3-го ранга Б.Ф. Дзюба.
- К назначенному сроку чтобы все имеющиеся в наличии машины были готовы.
Полк к тому времени располагал всего двенадцатью - пятнадцатью самолетами и, Дзюба осторожно заметил:
- Товарищ генерал, машины только что с задания, побиты изрядно. Все не успеем подготовить..
- Как это не успеете?! - повысил голос Хрюкин. - Вы представляете какова цена каждого часа существования переправы? Повторяю : готовность - двадцать один час. Выполняйте!
- Понял, товарищ генерал! - и Дзюба ушел готовить машины.
Командир полка хоть и казался спокойным, но мы-то знали, что он был сильно встревожен. Подготовить полк к нвому боевому вылету в столь сжатые сроки не в силах никто. Авиатехники при всем старании смогут передать в руки летчиков лишь часть "илов".
Сказать о своих сомнениях командарму в эту минуту Болдырихин не отважился: Хрюкин был встревожен. Чтобы немного снять напряжение, командир полка стал рассказывать командующему как полк выполнял последние боевые задания. Воспроизводил в лицах эпизоды из нашей фронтовой жизни. Даже шутил.
Хрюкин слушал внимательно. Потом говорит Болдырихину:
- Уточните, сколько уже подготовлено машин.
Тот связался с Дзюбой и сообщил, что только три.
- А остальные?
- Остальные к сроку подготовить не сумеют.
В штабе воцарилось молчание...
Наступила та минута, когда кому-то надо было брать на себя всю ответственность, и я обратился к командарму:
- Товарищ генерал, "тройка" для меня счастливое число. Разрешите лететь?
Хрюкин, видимо, меня узнал:
- Ты водил группу на станцию Приколотное?
- Так точно, водил.
- Вас тогда трое было?
- Так точно, трое.
Генерал вывел меня из штабной землянки и взял за руку:
- Ты вообще-то, старший лейтенант, понимаешь значение возложенной на тебя задачи?
- Понимаю.
- Это же основная переправа на Сталинград!
- И это понимаю.
- Но переправы не должно быть!
- Переправы не будет.
Вижу на лице генерала смятение (мои ответы его, очевидно, не очень убеждали), и разговор заходит на второй круг:
- Переправы, товарищ генерал, не будет.
Он еще сильнее сжимает руку, а силищи наш командарм был необыкновенной, и спрашивает:
- А если бомбами не попадешь?
- Все равно - переправы не будет!
Тогда командарм отпустил наконец мою руку и сказал убежденно:
- Я тебя понял, старший лейтенант, Благославляю!
...Летняя ночь. На небе луна вовсю светит. Мы с Иваном Докукиным и Василием Батраковым набрали высоту, как сейчас помню - 2250 метров, и увидели Дон издалека. А подошли чуть ближе и переправу разглядели - черная нитка натянута поперек реки. Немцы понтоны чуть притопили, вроде как для маскировки. Только с воздуха-то они все равно просматривались.
И вот расчетная точка. Ввожу самолет в пикирование - градусов шестьдесят. Это достаточно круто, особенно в ночных условиях. Начал прицеливаться. Когда понял, что промахнуться не смогу, нажал на бомбосбрасыватель, одновременно взял ручку на себя, чтобы вырвать самолет из пикирования. Шесть соток легли в районе переправы. Из них две или три точно угодили в мост. Он развалился, и нам хорошо было видно, как поплыли понтоны.
Из пике я выводил машину со страшной перегрузкой. Мне казалось, что самолет вот-вот развалится: все в нем скрипело, скрежетало. Но тот скрежет потонул в радостных возгласах моих товарищей.
- Попал! Попал!.. - доносилось по радио, и, чтобы не тратить время попусту, я распорядился:
- Ударьте по войскам!
Василий с Иваном поняли меня с полуслова. Сбросили свой груз на скопление войск на берегу, и мы ушли в донские степи.
На нашем аэродроме горели костры. Нас ждали. Из кабины выбрался с трудом усталость неимоверная. А тут сразу команда:
- Генерал ждет. Скорей на КП!
Командарм, не слушая рапорта, обнял нас, каждого, поблагодарил за службу, а потом отвел меня в сторону и говорит:
- А сейчас скажи, Иван Иванович, - имя и отчество мое он, видимо, узнал у командира полка, - что ты имел ввиду, когда обещал мне разбить переправу в любом случае?
- Известно, что... Но это, товарищ генерал, детали.
Что я мог ответить командарму? И что придумать, когда приказ надо было выполнить любой ценой...
А самолетов в полку оставалось все меньше и меньше. Мы перешли на боевые действия методом дежурства малой группы: оставляли экипажи по количеству исправных самолетов для вылета на задание, а всем остальным давали отдых. Для меня этот отдых недолго длился. 10 августа, помню, вызвал начальник штаба дивизии подполковник П.Г. Питерских, расспросил о самочувствии и тут же, как говорится озадачил:
- Немцы, вам известно, вытесняют нас с правого берега Волги. Командование армии в связи с этим приказало подготовить на левом берегу реки большой аэродром. - Он взял линейку, отмерив километров сто, поставил точку и затем от руки очертил вокруг этой точки окружность радиусом 10-15 километров. - Вот примерно в этом районе вам поручается найти ровную площадку, желательно недалеко от какого-нибудь населенного пункта, а также от пруда или другого водоема.