Светлана и Наталья Васильевна любили входить в воду постепенно, на отлогой отмели. И Светлана зорко смотрела, чтобы Наташка, озорничая, не обрызгала их сзади.
Вбредя в воду, улыбались и взглядывали одна на другую, как две подруги, как две сестры. Следя за лицом матери, Светлана, как в зеркале, видела все, что испытывала сейчас она сама. Вот сейчас мамка откинула голову и сделала глубокий вдох — это значит, что и до ее ноздрей достигает свежесть водяной пыли. Вот шумнее стал плеск полога воды, еще по-утреннему прохладно тяжелого, разрываемого ее сильными, полными ногами, — и это значит, что вот-вот мамка кинется в воду всей грудью, издав легкий вскрик, и поплывет.
Но вот мама слегка приоткрыла губы, затаив дыхание, и даже приподымается на цыпочки. «Милая! Да ведь все равно: сейчас всю тебя обдаст вода, и не понять будет, как секунду назад истязующе-холодным казалось тебе это упруго ласкающееся к телу кольцо воды, уже подступающее к пояснице...»
Но тут и сама Светлана, помимо воли, приподнимается тоже на цыпочки; и у нее самой захолонуло под сердцем и захватило дыхание: студеное кольцо воды уж подступает ей под груди, чуть проклюнувшиеся, похожие на рожки годовалого теленка.
И вот уже обе они — мать и Светлана — плывут, бухая по воде ногами, вздымая белые шумные бугры вспененной воды.
Над водою виднеются только две головы, туго повязанные косынками одинакового василькового цвета с ярко-желтой каймой. И от этого жаркий желтый отсвет ложится и на их смуглые веселые лица и на выбившиеся из-под косынки черные, с глянцем пряди волос, и желтизною проблескивают золотисто-карие у обеих глаза.
Светлана очень похожа на мать — и лицом и сложением. И она испытывает счастье, когда одинаковым платьем или платочком, шарфиком ей еще больше удается усилить это сходство.
Обе курносые, смуглые, большеглазые «дурнушки». Скуловаты. Дома, в семье, Бороздин подшучивал над ними, обводя на стене теневой профиль то одной, то другой. «Да-а... — будто бы с безнадежностью говорил он. А затем, встряхнув головой, как бы повеселев: — Ну, да ведь греческий-то профиль к нам откуда?»
Сейчас, когда Светлана с матерью сделали свой «первый заход» в Волгу, когда свежие, как сама река, жадно дышащие, они ступают рядышком по этим знойным гофрированным пескам, слегка придерживая одна другую за пальцы, они еще больше трогают сердце своим сходством. Так ясно становится, что вот таким же смуглым, большеглазым, длинноногим олененком была некогда, в пору своего созревания, мать. Так ясно становится, что такою же, как мать, станет Светлана, когда зрелая женственность и здоровое материнство тронут ее худенькое тело.
У малышей, у Наташки с девочками Ларионовой — Людой и Зоей — звонкий хохот и далеко слышимый по реке особый, купальный визг. Битва брызгами! Бьются самозабвенно: полуотвернувшись от противника, полуоткрыв ротишко, стараясь хватануть хоть немножко воздуха сквозь отвесную пелену воды, захлестывающую лицо. А сама в тот же миг норовит как можно скорее заплескать противника, направляя ему в полуоткрытый рот хлесткую очередь брызг, либо скользящим ударом ладошки об воду, а то и попросту в упор, частыми пригоршнями, снизу вверх, заливая лицо, не давая перевести дыхание.
И кто поворотился к противнику спиной, кинулся вплавь, тот и побежден.
Против Наташки не выстаивали и обе сестры Ларионовы вместе. Да что! Она и мальчишек перебрызгивала.
Многоцветная радуга от водяной пыли стояла над местом боя...
Агна Тимофеевна купалась, не отходя от детей: на всякий случай. Хотя отмель и отлогая, так что долго можно брести, но ведь ребятишки! И она старалась оберегать их от глуби, хотя любая из трех девчонок плавала лучше ее. Она была похожа в этот миг на наседку, выведшую утят. Однако напрасно и Зоя, и Люда, и Наташка показывали ей, что они умеют плавать и на спине, и на боку, и «столбиком», и отдыхать на воде умеют, — на все на это у нее был материнский ответ: «Ну, мало ли что...» И они смирялись.
На Ларионовой был какого-то особенного, глухого покроя купальник, черный, балахоном, похожий больше на спецодежду сварщика или электромонтера, только что без карманов снаружи.