– Проводи!
Яковлев резко развернулся и, невольно бросив последний взгляд на убитую, первым вышел из спальни, в которой, казалось, уже каждый сантиметр пространства был пропитан приторно-тошнотным запахом крови.
М-да, подобные зрелища не для слабонервных людей. И память с трудом освобождается от подобного.
Комната, дверь которой предупредительно распахнул все тот же Майков, по объему была такой же, как и спальня, однако настолько разительно отличалась от «любовного гнездышка», в котором нашла свой конец Мария Толчева, что этого невозможно было не заметить. Причем даже не столько обстановкой – огромный письменный стол, заваленный ворохом каких-то бумаг, пленками и уже проявленными фотоснимками, среди которых почти затерялась старенькая пишущая машинка, явно диссонирующая с современным компьютерным «уголком», перед которым стояло столь же дорогое вращающееся кресло, обтянутое черной кожей. Книжные полки, заставленные офисными папками с архивом хозяина этого кабинета, и огромный, сделанный на заказ застекленный шкаф, полки которого снизу до потолка были забиты фотоаппаратурой и всеми теми причиндалами к ней, которые можно увидеть теперь только в музее.
Дальний полутемный угол заслонял огромный шкаф с небольшим сейфом внутри, в котором, видимо, Толчев и хранил свой пистолет. Дверцы обоих сейфов были распахнуты настежь.
Рабочий кабинет рабочего человека. И вполне естественным дополнением к этой картине было старенькое «вольтеровское» кресло, в котором сидел Юрий Толчев. И если бы не его поза: неестественно завалившаяся на грудь голова и столь же неестественно опущенная правая рука, свисавшая с кресла, можно было бы подумать, что уставший до чертиков человек присел отдохнуть на пару минут и уснул надолго.
Обернувшись на дверной скрип и увидев стоявшего на пороге начальника МУРа, распрямился работавший с трупом судмедэксперт, однако Яковлев только кивнул ему и сам подошел к креслу, правая сторона которого, так же как и правое плечо Толчева, были залиты кровью.
Пуля, выпущенная из пистолета, вошла в височную область, а прямо под рукой, безжизненно свисавшей с кресла, лежал новенький «макаров».
Трагедия, происшедшая в этой комнате, не требовала особых пояснений, однако Яковлев все-таки спросил негромко:
– Самоубийство?
Судмедэксперт утвердительно кивнул:
– Явный самострел, товарищ генерал. Видимо, из-за того отчаяния, когда понял, что натворил, убив свою жену. А может, и от страха наказания.
Покосился на распахнутую дверцу сейфа и уже более уверенно произнес:
– Когда осознал, что натворил, то, видимо, сразу же хотел застрелиться. Однако ружье не пистолет, до спускового крючка не дотянешься, вот он и бросился к сейфу, в котором «макаров» лежал. Ну а потом... потом сел в кресло и...
– Короче, сам себя приговорил, – закончил его мысль Майков.
В просторной и вполне современной, в противовес старомодному кабинету, кухне, в чем сказывалась рука молодой жены Толчева, начальник отдела уголовного розыска допрашивал немолодого уже мужика в адидасовском спортивном костюме, соседа сверху, который и сообщил по ноль два о стрельбе под его квартирой. Увидев начальника МУРа, которого он знал в лицо, майор от земли [1] поднялся было ему навстречу, но Яковлев движением руки показал ему, чтобы тот продолжал допрос, и только попросил негромко:
– С самого начала, если можно.
Утвердительно кивнув, майор все-таки представил сначала свидетеля:
– Бешметов. Проживает на втором этаже этого дома и на данный момент является единственным человеком, который хоть что-то может рассказать о случившемся.
Кивком подтвердив сказанное майором, Бешметов, видимо уловивший в вошедшем крупное милицейское начальство, всем своим корпусом развернулся к Яковлеву и глубоким, хорошо поставленным голосом произнес:
– Совершенно верно, Бешметов Владлен Антонович. Живу как раз над этой квартирой. И насколько я догадываюсь, я единственный, кто сообщил о стрельбе в милицию, хотя не услышать первый выстрел было просто невозможно. Бабахнуло так, что на моей тумбочке склянки звякнули.
– Что за склянки? – не понял Яковлев.
– Лекарственные, – как о чем-то само собой разумеющемся, пояснил Бешметов. – Пузырьки да стакан с водой.
– Сердце?
– Оно самое. Уже года три, поди, как пошаливать стало, оттого и не спится порой ночами. Особенно под утро.
Сказал это и усмехнулся в усы:
– Оттого, видимо, и чуток стал, как старый филин. К каждому звуку прислушиваюсь. Так что слышал, как дверь в подъезде хлопнула, ну а потом уже...
И замолчал, видимо дожидаясь вопросов.
«Хлопнула наружная дверь в подъезде, ну а потом уже...»
Судя по тому, что в холле, прямо у порога, валялся объемистый замызганный рюкзак, рядом с ним теплая куртка, также брошенная на пол, а сам Толчев сидел в кресле в униформе защитного цвета, можно было догадаться, что он вернулся в неурочный час с охоты, и вот тут-то...
– Вы не могли бы уточнить, во сколько хлопнула дверь? – спросил Яковлев.
– Уточнить? – задумался Бешметов. – Уточнить. Ну-у с точностью до минуты, конечно, сказать не смогу, но как мне кажется, без четверти шесть или в шесть ровно. Я уже подремывать стал, а тут вдруг...
– Хорошо. А сколько времени прошло между хлопком двери и первым выстрелом?
– Ну-у, – замялся Бешметов, – я опять же таки точно сказать не могу, но, думаю, минут десять, не больше.
– И что, сразу выстрел?
– Нет, сначала женский крик. Впрочем, даже не крик, а страшный визг насмерть перепуганной женщины.
– И уже потом...
– Выстрел. И опять крик. Но уже мужской.
Яковлев утвердительно кивнул. Дуплет двенадцатого калибра поднимет на ноги даже мертвого, а тут всего лишь «склянки звякнули».
– И в этот момент вы стали звонить по ноль два?
– Да.
– А крики? Вы точно слышали, что это был мужской крик, а не женский?
– Без сомнения, – ответил Бешметов. – Женщины так не кричат, они... они визжат в подобных случаях.
Бешметов замолчал, почесал в затылке и как-то исподволь посмотрел на сидевшего по другую сторону стола мужика.
– Хотя, должен вам сказать, когда женщину подопрет и она с кем-нибудь ругается...
Яковлев покосился на майора, перевел взгляд на замолчавшего Бешметова. Свидетель, что называется, поплыл, и, чтобы его не сбить окончательно, надо было менять тему.
– Вы один живете в квартире?
– Боже упаси!
– А кто еще?
– Дочка с мужем да внук. Жена уже три года как померла, с тех пор и сердце пошаливать стало.
Яковлев сочувственно вздохнул:
– Что ж, примите мои соболезнования. —
И тут же: – Так, может, ваша дочь или ее муж что-то слышали?
– О чем вы говорите! – усмехнулся Бешметов. – Спят как сурки. Да и спальня ихняя в дальнем конце квартиры. Это моя комната над соседской зависла, и по весне, когда окна открыты...
– А вы хорошо знали Толчева?
Бешметов невразумительно пожал плечами и тут же уточнил:
– Толчев – это хозяин этой квартиры?
– Естественно.
И снова невразумительное пожатие плечами.
– Должен признаться, не очень хорошо. Так, здоровались, когда встречались, а чтобы более близко... Знал только, что он очень известный фотокорреспондент и ему в нашем доме то ли сам Лужков, то ли московское правительство выделили спаренную квартиру под мастерскую, в которой он и жил с женой.
Бешметов замолчал и виновато развел руками. Вот, мол, и все, чем могу быть полезен.
– А как часто Толчев ругался со своей женой? – подал голос майор.
– Как часто ругались?.. – повторил Бешметов. – Ну-у поначалу, когда он в наш дом свою жену привез, я вообще ничего подобного не слышал, правда, чуток позже...
Он замолчал, видимо припоминая свои бессонные ночи, когда каждый скрип в доме раздается в ушах, и неуверенно добавил: