Буденный - весь внимание. Опершись на тяжелую шашку с медной рукояткой, подался вперед, слушая нового члена Реввоенсовета. И заметно было, волнуется. Столько начальства прибыло, столько повестей - не сразу уяснишь, переваришь.
У Семена Михайловича лицо своеобразное, крупное. Большой нос, лихо закрученные усы. Под черными густыми бровями - калмыцкого разреза глаза. Сидит новый командарм у торца стола, против командующего Южным фронтом Егорова. По должности своей Александр Ильич самый главный здесь, самый старший, но этого не заметишь по его поведению. Скрестив на груди руки, слушает молча, чуть наклонив голову с большим лбом. «Что-то в нем от былинных русских богатырей...» - подумал Леснов.
Всего лишь несколько секунд глядел Роман поверх занавески, не успел даже рассмотреть, кто сидит на лавках, и заторопился дальше. Неудобно маячить под окном... Хорош тот часовой, который видит все вокруг, а для других незаметен. Эта мысль показалась Роману интересной. Даже не сама мысль, а четкость формулировки. Похоже на афоризм. «Вот как, совсем военным человеком становится товарищ Леонов», - удовлетворенно подумал он о себе и поспешил к крыльцу, чтобы преподнести афоризм Фомину и вообще поделиться с ним впечатлениями. Но праздничная приподнятость Романа сразу разбилась о будничную озабоченность видавшего виды солдата.
- Не мотайся с места на место, - сказал ему Фомин. - Не стог сена охранять доверили.
- Там пулеметчики улицу просматривают.
- У пулеметчиков своя служба, у тебя - своя. Разговоры потом вести будем.
Нет, не почувствовал Елизар Фомин, при каком событии им довелось присутствовать, не взволновался. Роман поскорей отошел от него, чтобы не угасло тревожное и радостное ощущение сопричастия к чему-то необычному, очень и очень серьезному.
На первый взгляд эта встреча за столом деревенской избы могла бы показаться случайной. Съехались люди, имевшие не очень-то много общего. Партийный руководитель Сталин и русский полковник фронтовик Егоров, долгое время воевавший на передовой. Профессиональный революционер Ворошилов, заводской рабочий, привыкший иметь дело с металлом, и крестьянин из Сальских степей, прирожденный кавалерист, отчаянный вояка, которого в эскадронах называли не только командиром, но и «батькой», и «атаманом». И все же... Такая встреча просто не могла не состояться. Они шли к ней долгие годы, каждый - своим путем. Но вместе их пути впервые перекрестились только в Велико-Михайловке. И пожалуй, решающим звеном, замкнувшим эту цепочку, оказался, сам не подозревая того, Александр Ильич Егоров;
Еще на германском фронте Александр Ильич сделал для себя окончательный вывод: военный и государственный аппарат страны настолько прогнил, что не способен ни к чему новому, умерщвляет все передовое, творческое, целесообразное. К тому же Егоров, выросший в городке Бузулук в не очень богатой семье, с детства видел тяготы и заботы трудового народа, знал, какой разрушительной волной прокатились теперь по деревням военные годы, как захирело крестьянское хозяйство без мужиков.
Ну, кончится победой эта война, а что принесет мир миллионам солдат, миллионам крестьян и рабочих, которые вернутся домой? Опять нищие избы, бесправие, каторжный труд? Неужели после ада боев, после моря пролитой крови все останется без перемен?
Александр Ильич никогда прежде не занимался политикой, но, едва свершилась революция, понял: рухнула плотина, сдерживавшая развитие страны, открылись новые, многообещающие горизонты. Он сразу и без обиняков высказал свое мнение. И солдаты ответили ему полным доверием - избрали своим делегатом во ВЦИК.
В июле 1918 года Александр Ильич стал членом партии большевиков. Его назначили председателем Высшей аттестационной комиссии по отбору бывших офицеров в Красную Армию и одним из комиссаров Всероссийского главного штаба. Тогда же, в первое лето революции, он разработал докладную записку на имя Владимира Ильича, обосновал необходимость создания для обороны страны строго дисциплинированной регулярной армии, предложил ввести должность Главнокомандующего Вооруженными Силами республики, организовать при Главкоме авторитетный штаб.
Предложения Егорова были одобрены и быстро осуществлены.
Александр Ильич понимал, что приносит пользу, работая в столице, но все же не испытывал полного удовлетворения. Его место на передовой, где можно использовать все то, что было продумано, выношено им: сосредоточение сил на решающих направлениях и маневр, маневр, маневр. Особенно это важно на южных участках фронта, в степях, где белые располагают большим количеством подвижных войск, донской и кубанской конницей.
В ту пору, в конце восемнадцатого года, белогвардейцы в который уж раз вознамерились захватить Царицын - красную твердыню на Волге. К городу вел свои дивизии генерал Краснов. А советские полки были очень измотаны в предыдущих битвах, ослаблены тифом. Нелегкая ноша легла на плечи Александра Ильича - он принял от Климента Ефремовича 10-ю армию. Созданная из разрозненных частей и партизанских отрядов, она была любимым детищем Ворошилова. Вот тогда они и познакомились, вместе побывали в некоторых полках, съездили к конникам Семена Михайловича Буденного. Там и состоялся у них разговор о ведении боевых действий в условиях гражданской войны, и в первую очередь о роли кавалерийских частей и соединений.
После поражения в русско-японской войне в высших военных кругах царской армии сложилось убеждение, что конница не является больше самостоятельным родом войск. Куда уж ей против пушек и пулеметов! Пусть ведет разведку, устраивает набеги, несет дежурную и патрульную службу. Это мнение еще более окрепло во время войны с немцами. Враждующие армии зарылись в землю, обнесли свои позиции проволочными заграждениями, выставили минные поля. Ливень снарядов и пуль обрушивался на атакующих. Даже пехоте с танками редко удавалось прорвать такую оборону. А кавалерийские Дивизии месяцами, годами ждали в тылу, когда появится возможность ринуться в прорыв, на оперативный простор, развить успех пехоты. Не дождались.
И в Красной Армии теперь многие считали, что конница отжила свой век, превратилась в «ездящую пехоту». Формировались, правда, кавалерийские полки и бригады, но их подчиняли начальникам стрелковых дивизий. А обстановка между тем решительно изменилась. Сплошной фронт на гражданской войне отсутствовал; бои велись в основном на главных направлениях, вдоль магистральных дорог. Преимущество получал тот, кто имел подвижные войска. Это была та самая маневренная война, о которой много думал Егоров. Она сразу выделила из общей массы военачальников особого склада. У белых одним из таких был генерал Мамонтов. На стороне красных особенно проявил себя под Царицыном Семен Михайлович Буденный. Но белые более умело использовали свою конницу, объединив ее в дивизии и корпуса. Наносили удары сжатым кулаком, а красные кавалеристы - растопыренными пальцами.
«Почему бы нам не создать свои крупные подвижные соединения? - такой вопрос задал тогда Ворошилову и Буденному Александр Ильич. - У нас достаточно всадников, найдутся люди, способные командовать крупными кавалерийскими группами».
Да, сильная конница была просто необходима. В 10-й армии удалось создать из партизанских отрядов первые кавалерийские бригады. Но дальше дело не пошло. Не хватало коней, вооружения. А главное - против формирования кавалерийских соединений решительно выступил председатель Высшего реввоенсовета Троцкий.
Семен Михайлович тогда, при первом же разговоре, напрямик спросил: почему, мол, этот самый председатель на конницу взъелся, какую мозоль ему кавалерийский конь отдавил? На это Александр Ильич ответил, что Троцкий действительно пренебрежительно относится к кавалерии и к кавалерийским начальникам. Считает этот род войск «аристократическим» и для дела революции малополезным. Конечно, казаки разгоняли демонстрации, участвовали в еврейских погромах. Верно, офицеры в коннице были все больше из аристократов, особенно до войны. «В войну-то всякий офицер был, сами знаете, - рассуждал Семен Михайлович. - Но не по офицерам счет. Рядовой казак или унтер - он кто? Такой же крестьянин, как и в пехоте. И среднего достатка, и голытьба. Взять хотя бы нас с Окой Городовиковым...» - «У Троцкого другая точка зрения», - усмехнулся Егоров. «У него одна, у нас другая: вот и будем враскорячку, как некованая лошадь на льду».