Когда крик стих и испуганные домочадцы выбежали во внутренний двор, то не поверили своим глазам: вчера в саду были только розы, но сегодня над ними возвышалось широкое и взрослое дерево.
Ванноцца превратилась в лавр.
Глава 4. Забава второго дня, в которой говорится о смерти сына Родриго де Борха
Педро Луиджи был первенцем Родриго де Борха.
Никого так не ждут, как первенца. Ожидание первого ребенка размазано во времени, как масло в жаркий тосканский полдень может быть размазано по хлебу. Первенец словно говорит: мой отец и моя мать не бесплодны. Они способны, подобно Богу, сотворить жизнь.
Молодые родители заворожены свершающимся чудом, непостижимым для рьяного разума: как из ничего получается что-то – кто-то, обладающий и волей, и душой, и своей судьбой.
Так родился Педро Луиджи, первенец де Борха.
С радостным изумлением смотрел на него отец: молодой, слишком молодой каноник[5] де Борха. Девятнадцатилетний отец взволнованно пересчитал все пальцы на руках и на ногах младенца. Все было так, как должно было быть.
Но когда отец – возмутительно юный, восхитительно красивый – удостоверился в том, что у него есть сын и этот сын здоров и прекрасен, он скоро почти потерял к нему интерес.
Три раза он заказывал портреты сына – в ту пору это только стало входить в моду. Но ни один портрет не походил на Педро Луиджи, а походил на каких-то других мальчиков. И возмущенный Родриго гнал художников прочь. Потом, через двадцать лет, он наткнется на эти наброски, и окажется, что художники писали одну лишь правду: они изображали сыновей Родриго де Борха, но сыновей этих звали Сезар, Хуан и Джоффре, а не Педро Луиджи. Тогда Родриго удивится причудливости судьбы и обнимет своих маленьких сыновей, потому что дети, рожденные в сорок лет, очень отличаются от детей, рожденных в двадцать лет.
Педро Луиджи рос одиноким и тревожным, он только и делал, что смотрел на звезды, и даже его кормилицы говорили:
– Право, это самый странный мальчик, которого мы видели.
Глаза у Педро Луиджи были серые-серые, как туман, как зимнее небо, как нелюбовь пожилых супругов, как равнодушие мира к человеку.
Казалось, перед ним – незаконным, но признанным сыном – расстилается такая же дорога, как перед его отцом.
В ту пору папой римским был Алонсо де Борха, дядя Родриго, и широкая тень его плаща позволяла затемнить любой грех. Но сам Родриго стремительно шел вверх, упрямо и старательно, и при помощи дяди к тридцати годам забрался туда, куда обычно приходили к пятидесяти.
А Педро Луиджи рос немного сам по себе, у дальней родни, таких же де Борха – отец из своих епархий выделял ему деньги на содержание, но и только.
Стоило ему немного подрасти, как город заполнили византийцы. Константинополь пал незадолго до его рождения, но беженцы сначала жались в Генуе, в Венеции, словно не веря окончательно, словно желая быть поближе к погибшей родине. Они отличались одеждами, и манерами креститься, и много чем отличались – с ужасом и восторгом смотрел на них Педро Луиджи.
Одного такого византийца, историка и философа, бывшего из некогда благородного рода Дукля, наняли в учителя мальчику. Византиец был не хорош и не плох, но другое вынес Педро Луиджи из его уроков. Ему мерещились и снились ночами сокрушаемые городские стены, падающие башни, вынесенные ворота. Ему слышались наречия, на которых больше никто не говорил, ему виделись дворцы и города, занесенные песком. Педро Луиджи просыпался среди ночи и ходил по дому, пугая служанок и кошек, потому что разговаривал на не известных никому языках.
Об этом прознали и родичи. Сочли, что он странный, и отписали о странностях сына отцу. Но Родриго, занятый интригами, почувствовал только раздражение, и хотя изначально хотел ответить, сделать это в итоге забыл. Так и рос Педро Луиджи сорной травой и все мечтал о чем-то несбыточном.
Наконец, как он подрос, отец явился, чтобы внимательнее посмотреть на него.
Тогда кто-то предсказал Родриго де Борха, что все сыновья его погибнут раньше него, а также что из его семени явится на свет святой. И вот кардинал явился, чтобы лично проверить своего первенца: близок ли он к смерти, близок ли он к святости?
Но Педро Луиджи не был похож ни на святого, ни на умирающего. Перед отцом стоял спокойный, несколько медлительный юноша, который изъяснялся разумно и мудро, умел превосходно держаться в седле и имел явный талант к языкам и математике. Он был невысокого роста, но прекрасно сложен – черный кожаный дублет сидел на нем превосходно, а волосы держала такая же черная плотная повязка. Из недостатков у него было только сильное косоглазие, но в правый профиль он выглядел даже красивым.
5
Член кафедрального совета, состоящий при епископе, как правило, имеющий земельный надел, с которого получал содержание, а также занимающий одну из должностей.