Наташа шла по самой кромке воды, оставляя на твердом сыром песке четкие маленькие отпечатки. Море, небо, даже угрюмые, обрывистые скалы по ту сторону залива подернула жемчужная, мягкой синевы дымка. Когда Дмитрий, ступая через длинные космы водорослей, подошел ближе, Наташа улыбнулась и показала ладонь, на которой слабо шевелились, засыпая, две маленькие морские звезды:
— Высушу, — игрушки ему будут…
Глядя на стеклянно-прозрачную воду бухты, на замершие над плоскими домиками мыса верхушки мачт, на неподвижную громаду океана в просвете между скалистыми горбами островов, — глядя на все это суровое спокойствие, трудно было представить, что скоро завоет здесь лютый норд-вест, набросятся на гранит берега осатанелые волны.
И так же трудно было поверить, что через полчаса розовые, в ямках улыбки, Наташины щеки вдруг посереют от страха и боли… Надо же было этому случиться в ту самую минуту, когда Дмитрий сорвал с вешалки дождевик, торопясь на корабль, уходящий по срочному заданию…
— Все, что нужно, сделаем немедленно. Мотобот выходит следом, — сказал ему в политотделе, куда он забежал, капитан второго ранга. Потом улыбнулся: —Такая уж наша пограничная жизнь… Впрочем, скажу вам по собственному опыту, в этакие минуты нашему брату лучше быть в стороне, по горло в работе… О ходе событий сообщим вам на корабль по радио. Это, повторяю, в том случае, если вы не хотите, чтобы вас на сей раз заменили…
Нет, этого Дмитрий не хотел ни тогда, ни теперь. Уклониться от своего долга, сбежать с корабля, — хорош бы он был, отметив так день рождения сына! Он хотел только одного: знать сейчас о Наташе…
Сквозь грохот машины он скорее угадал, чем расслышал новый звук: по рубчатой резине пола растекся, расплескался плоский валик воды, заброшенный в дымовую трубу. Значит, баллов восемь — девять есть. Что ж, бывало и похуже. Лишь бы вода не подобралась к картеру.
Когда погас свет, Дмитрий спокойно включил аварийную лампочку. Старшину мотористов мало что могло смутить: он был в машинном отделении сторожевого судна, когда, после многочасовой бомбежки, сбив перед тем семь юнкерсов, оно шло ко дну. Тогда тоже не действовала переговорная трубка. Отказал даже машинный телеграф. Командир сам спустился к нему — на палубе не оставалось уже ни одного матроса — и отдал приказ покинуть корабль. Твердая уверенность, что ни про одного матроса командир не забудет, с тех пор никогда не покидала его. Он верил в это, как в железный закон матросской дружбы, как в крепкое слово моряка.
А вот обещанной радиограммы все нет. Уж не скрывают ли от меня чего-нибудь? Или о нем, закупоренном здесь, в машинном отделении, попросту забыли? К беспокойству о Наташе, к нетерпению начинало примешиваться чувство обиды.
Время, наполненное грохотом шторма и моторов, тянулось с тяжкой медлительностью. Дмитрий старался не глядеть на хронометр, устало и механически выполняя приказания стрелки машинного телеграфа. Он вздрогнул от неожиданности, когда гулко хлопнула над головой открытая на мгновение и вновь захлопнутая крышка люка.
Весь в струях воды, с трапа почти свалился радист Николай Губин. Он стоял, вымотанный и оглушенный, прислонясь, как давеча Гайда, к трапу. Но глаза на усталом и мокром лице светились торжеством.
— Свежо, — еле выдохнул он, стараясь все-таки говорить с хрипотцой и небрежно. Негнущимися пальцами он порылся под тельняшкой, вытащил записку. — Вот!.. Поздравляю, конечно, с семейной радостью. Я б раньше принес, да якорь там со стопоров сорвало. Пока управились…
1953 г.
Ю. Виноградов
НА БУРУННОМ
Рассказ
Надвигавшийся с вечера со стороны моря редкий туман ночью пошел сплошной стеной, а к утру достиг такой силы, что буквально в нескольких шагах ничего не было видно. Тягучий и влажный, он медленно передвигался к берегу, оседая на обросшие мхом камни, деревья и воду..
Старший матрос Седых шел по извилистому берегу, прижимая к боку холодный автомат, и, то и дело приседая, зорко всматривался в узкий, чистый просвет, образовавшийся между водой и нависшим над ней туманом. Матрос Галяутдинов, недавно прибывший на батарею, следовал сзади своего старшего товарища.
Галяутдинов всего несколько раз ходил в дозор и всегда взволнованно ждал, что вот-вот на него набросится нарушитель границы, шпион, о которых он часто читал в книгах или смотрел в кино, и он, конечно, сразу же его задержит. Достаточно было малейшего шороха, подозрительного звука, как матрос настораживался, глаза его лихорадочно блестели, слух напрягался, а сам он, тонкий, гибкий, крепко сжимая в руках карабин, готов был к немедленному действию.
— Скоро подъем, — тихо проговорил Седых, ежась от предутренней прохлады и сырости. — Ну, и туманище сегодня! У вас в Татарии такой бывает, Галяутдинов?
— Такого большого нет, а поменьше есть, — вполголоса ответил Галяутдинов, подходя вплотную к Седых.
Матрос наклонился к воде и долго всматривался в скрытый залив.
Седых с улыбкой следил за ним.
— Ну, как? — спросил он.
— Ничего нет, все тихо, — ответил Галяутдинов, выпрямляясь.
Вскоре они подошли к небольшой бухточке с отлогим берегом, именуемой Тихой, и пошли по мелкой, шуршащей под ногами гальке. От воды несло терпким запахом морских водорослей и рыбы.
Начало светать.
Вдруг Седых насторожился: до слуха донесся всплеск воды.
— Ложись! — скомандовал он и сам лег за широкий, приплюснутый камень.
Шум всплесков двигался прямо на залегших у воды матросов. Седых уже определил, что гребет один человек, должно быть идет тузик.
Наконец матросы увидели, как из тумана выплыла в просвет маленькая шлюпка, в которой сидел человек и греб, часто оглядываясь вокруг, должно быть, определяя место. Матросам были видны широкая спина гребца и затылок непокрытой головы с растрепанными длинными волосами. Неизвестный греб не торопясь, устало.
Как только шлюпка стала подходить к острову, Седых быстро поднялся и резко, сильным голосом крикнул:
— Стой! Руки вверх!
От неожиданности гребец выронил из рук весла и с испуганным лицом обернулся на окрик.
— Встать! — скомандовал Седых и, видя, что неизвестный продолжает сидеть в шлюпке, тараща на автомат испуганные глаза, добавил — А ну-ка, встряхните его, Галяутдинов, очевидно, у него от страха душа в пятки ушла.
Галяутдинов подошел к самой шлюпке, сделав карабином движение вверх, и как можно тверже приказал:
— Вставай, понял! Вставай!
Незнакомец наконец догадался, что от него хотят, и, поднявшись в шлюпке во весь рост, стал торопливо что-то объяснять на непонятном языке, тыча себя в грудь и показывая рукой на туман и на противоположную сторону Пограничного залива. Высокий, широкий в плечах, одетый в серый с зеленой полоской костюм, он выглядел молодо, и Седых дал ему на первый взгляд лет семнадцать-восемнадцать.
— Руки вверх! — повторил приказание Седых.
Неизвестный, не понимая, продолжал что-то говорить на своем языке, и лишь после того, как Галяутдинов снова показал карабином, что надо делать, он поднял свои длинные руки!
— Обыскать, Галяутдинов!
— У него ничего нет из оружия, товарищ старший матрос, — доложил Галяутдинов.
— Тем лучше, меньше хлопот, — ответил Седых. — Ведите его, Галяутдинов, прямо к командиру и смотрите — отвечаете за него головой, чтоб не убежал. Поняли?
— Так точно, не убежит! Только разрешите, я ему пуговицы у брюк отрежу, — попросил матрос.
— Ведите так, — улыбнулся Седых.
Проводив взглядом скрывшихся в тумане людей, Седых осмотрел маленькую двухвесельную шлюпку и вытащил ее на берег. Потом пошел вокруг бухты, внимательно наблюдая за водой и берегом и напряженно, до боли, в ушах вслушиваясь в утреннюю тишину. Ничего подозрительного больше не было.