Тишина.
Алтер:
— Отвечай! Я ведь тебя спрашиваю, как может человек так низко пасть? Ну, разъясни мне: как это ты можешь совсем не бояться ни бога, ни «грозного праздника»? Ты что думаешь, это у тебя от большого ума? А я тебе скажу, глупец ты, дурень набитый, все это у тебя от скудоумия. По совести говоря, мне проучить тебя следовало бы, дурь из головы твоей выбить. Но что же поделаешь! Во-первых, праздник — грешно пороть, святые книги запрещают это. А во-вторых, признаюсь, ослабел я. Не справлюсь с тобой, бычком таким! Сил на это у меня не хватит!
Сын молчал.
Из страха или из уважения к старику ватага мальчуганов рассыпалась. Однако один из них, хоть и робеет перед Нахке, все же передразнивает новое слово «фабрика». Убегая, он кричит:
— Нахка-фабрика!
Это прозвище прилипло потом к Нахке на всю жизнь.
Пенек видит, что Нахке остается наедине с отцом. Лоб и брови Нахке упрямо насупились. Он не трогается с места. Пенеку это по душе: ему нравится всякое сопротивление, даже упорство норовистой лошади, которая станет вдруг среди дороги и дальше ни с места, сколько ни стегай ее. Зрелище это любо Пенеку, он забывает о собственных горестях, он всей душой на стороне лошади, ему хочется поддержать ее, шепнуть:
— Так, так! Не беги дальше… Ни за что! Копытом его, копытом!
— Ну, что стоишь? — тормошил Алтер своего сына. — Идем в синагогу, говорю тебе!
Пенека точно магнитом потянуло ближе к Нахке. Пусть Нахке не чувствует себя одиноким.
Все возмущение, что исподволь нарастало в душе Пенека против праздников, против матери, против праздничной набожности Блюмы и Фолика, новых платьев, пошитых для них, против всего, что он видел в синагоге, — все теперь в нем закипело, забурлило и вылилось в страстное желание приблизиться к Нахке, которого Алтер продолжал тормошить. Пенеку показались недостаточными те знаки безмолвного поощрения, которые он беспрерывно подавал Нахке:
— Не ходи… не надо…
И вдруг — нечаянная радость: из синагоги вышел Фолик.
— Ты что тут делаешь? — спросил Фолик и шагнул к Пенеку. Глаза Фолика свирепо налились кровью.
Пенек возликовал, словно весь праздник он только и ждал этой минуты. Он быстро подобрал с земли несколько камней.
— Не твое дело! — огрызнулся он.
Фолик сжал кулаки и шагнул ближе к Пенеку:
— Выродок!
Пенек в ярости принялся швырять камни в Фолика, пятясь по направлению к городку. Он бежал и, оборачиваясь, продолжал швырять камни. Ему представлялось, что он бьет ими по праздничным платьям Фолика и Блюмы, по всему злу, которое он видел в последние дни.
Он чувствовал, что отрывает себя от родного дома; убегает из него навсегда, чтобы никогда больше туда не вернуться.
Он бежал прочь от синагоги, не думая о том, что будет. Так убегают от опостылевшей жизни, убегают, чтобы больше к ней не возвращаться.
Глава пятнадцатая
Судя по всем признакам, в «доме» было решено тотчас после праздников взяться за Пенека. Но взяться всерьез.
И еще было решено беречь отца и не говорить ему ничего о проступках Пенека. Даже и намеком не обмолвиться. Сохрани бог!
В первый же день после Нового года, хмурым холодным утром, мать Пенека проходила по двору, ступая медленно и важно. Она была еще во власти только что минувшего праздника и благочестиво куталась в турецкую шаль. Неожиданно она заметила, что в дальнем углу двора, очевидно с раннего утра, хозяйничает Пенек; он натаскал дощечек и деревянных брусков и строит зимнюю конуру для собак.
Не удостаивая Пенека даже взглядом, мать повернула обратно в дом, но вдруг остановилась, позвала Янкла и приказала ему немедленно уничтожить собачью будку.
— Сегодня же, — наказала она Янклу. — И сию же минуту прогнать со двора всех собак! — Она повысила голос: — Всех до одной! Не нужны мне собаки во дворе!
Подобрав платье, словно боясь запачкаться, мать ушла в дом.
Во дворе стало как будто еще пасмурнее, еще тише. Пенек неподвижно застыл с топориком в руке. В его ушах все еще звенело: «Не нужны мне собаки во дворе».
Пенеку почудилось, что и он подобен собаке, которую велено прогнать со двора.
Медленно, ленивым шагом подошел Янкл и с явной неохотой стал разбирать собачью конуру.
— Ну вот, — проворчал он, — говорил же я тебе: не надо…
Пенек понял: Янкл на его стороне, но ничем не может помочь. А вдруг и Янклу уже надоела возня с ним, Пенеком? Мальчику стало страшно: вот-вот он потеряет Янкла. Это было бы для него самой большой утратой.