Пенек, хотя и был голоден словно после поста, все же ел этот хлеб как-то нехотя: ему казалось, что хлеб пахнет потом Цирлиных пальцев, месивших тесто.
Утолив голод, Пенек заскучал. У него пропала всякая охота делать хлопушку. Вскоре надоело ему и сторожить спящих ребят. Однако уйти, бросить дом без присмотра он не хотел. Пенек — человек положительный. Обещать и не исполнить — не в его обычае. А тем более не мог он поступить дурно с Цирель. Она близка ему так же, как и маляр Нахман.
Пенек стал бродить по дому. Заглянул в кладовую, в сени и, как свой человек, забрался по лесенке даже на чердак. Он помнил, что там в дальнем углу, среди разной рухляди и поломанной мебели, в пыльном сумраке лежат несколько больших мешков, доверху набитых книгами.
Еще при жизни Хаима Пенек не раз заглядывал сюда. Бывало, вынимал он наудачу из мешка книгу, разглядывал еврейские буквы, такие же, как и в библии. Он пробовал читать их и удивлялся: каждое слово в отдельности понятно.
Эти тяжелые книги, казалось ему, похожи на людей, некогда почтенных, а ныне впавших в немилость. Как-то на чердаке в синагоге Пенек обнаружил истрепанные, уже негодные молитвенники и разрозненные страницы из богословских книг. По заведенному обычаю, их там бережно хранили, как останки святых. Пенеку казалось, что книги на чердаке Цирель и груды страниц на синагогальном чердаке связаны общей судьбой. Однако раа Цирлины книги хранятся не там, не в синагоге, значит, они какие-то «иные».
Из лежавшего в углу мешка, наполовину пустого, Пенек извлек тоненькую, узкую книжку в тисненом переплете с черным коленкоровым корешком. От книги пахло плесенью и переплетным клеем. Книжка была старенькая, а переплет новый.
«Довольно красивая книжечка! — подумал Пенек. — Человек, которому она принадлежала, видно, ею очень дорожил — не поскупился на красивый переплет».
Перелистав несколько страничек, Пенек убедился: слова точь-в-точь такие же, как в библии, которую он изучал в хедере.
Тут он забыл о всех своих горестях, растянулся на сене у чердачного оконца и стал читать, переводя слово за словом, как в хедере:
— «Boir» — в городе… «Madrid» — Мадриде… «hahemiso» — шумном…
Пенек задумался: «Большой, должно быть, город, если так шумно на улицах, должно быть, много карет, всадников, пешеходов, блудницы на каждом углу, как это сказано о нем в библии: „Горе кровожадному городу: весь он полон разбоя, не прекращается в нем грабеж. Только и слышишь хлопанье бича и стук вертящихся колес, ржание коня и грохот скачущей колесницы“».
У Пенека такое чувство, точно он слишком далеко забрался в этот большой город.
И вдруг из-за строк книги выглянули: главная площадь Мадрида, — церковный перезвон, громадная процессия, множество духовенства в золоченых ризах с крестами в руках, дымящиеся кадила и бесчисленные толпы людей, потоками приливающие со всех концов города. Посреди площади — пылающий костер, окруженный монахами. Пенек сообразил: «Инквизиция!»
«Инквизиция» для Пенека знакомое слово. Пенек немало слышал об инквизиции и дома и в хедере. Но в книжечке о ней повествовалось необычайными древними словами, совсем как в библии, и эти старинные слова страшно отдаляли события, как перевернутый бинокль Шейндл-важной, когда Пенеку удавалось в него посмотреть. Все рассказы в книге могли быть выдумкой, как и всякий рассказ, — это Пенек знал. Но он все же думал о прочитанном, как о чем-то очень важном, что необходимо запомнить, хотя неизвестно для чего. Скоро рассказ до того увлек мальчика, что он забыл обо всем на свете… К костру, пылавшему на улицах Мадрида, вели еврея со всей семьей. Еврей был в праздничных одеждах. Его взволнованное лицо излучало свет. Глаза сверкали и улыбались. Пенек недоумевал: «С чего это на него такое веселье напало? Ведь его сейчас сожгут вместе с женой и детьми».
В неистовой набожности этого человека Пенек почуял такую же опасность для себя, как и в исступленном благочестии своей матери. Такое же чувство он испытал в школе, когда учитель читал древнее сказание о еврейской матери, зарезавшей своих семерых детей, чтобы уберечь их от служения идолам. Пенек тогда не мог понять, зачем об этом рассказывать? Что может быть страшнее этого рассказа? Родная мать с остро отточенным большим блестящим ножом в руках подходит к своему детищу и говорит: