— Одно дело — знать, другое дело — суметь выполнить.
Выходит, кто-то его нарочно дразнит, ни капли не верит он в его уменье. Это злит Пенека:
— Коли так, то давай сделаю!
Один шаг, и сумочка у него в руках. Он быстро открывает ее, быстро всовывает пальцы и начинает шарить. Лишь теперь он вспоминает о пятерке, необходимой Нахману.
— Есть пятерка? Есть? Нет… Как назло, не видать!
В сумочке лежат ключики на никелированном кольце, несколько писем Бериша, — Пенек узнает его мелкий четкий почерк. Между письмами — косметическая дребедень с ее особым запахом и засохший прошлогодний цветок. Вот и все.
Пенек торопливо закрывает сумку и выбегает из комнаты. По дороге он подносит пальцы к носу: от них разит косметикой Шейндл-важной. Руки надо было бы сейчас же помыть. Но он хочет прежде всего проверить, не заметил ли кто-нибудь, что он побывал в комнате у Шейндл-важной. Нет, никто не видел. В «доме» ярко горят все лампы. В парадной столовой вся семья с сияющими лицами сидит за столом. Они напоминают людей, которым только что посчастливилось потушить у себя в доме пожар. Пенек узнает, в чем дело: отцу вновь стало лучше. За столом говорят:
— Слава богу!
— Не сглазить бы, лучше об этом и не говорить.
Теперь-то Пенеку становится по-настоящему жаль Нахмана. Что же с Нахманом будет? Неужели он останется к празднику без пятирублевки? Чушь какая! В сумочке не оказалось денег! Из-за такого пустяка Нахман будет голодать всю праздничную неделю!..
Пенек мало верит тому, что отец поправляется. Не впервые отцу становится «легче»; все ликуют, а на другой день оказывается: отцу хуже. Однако эти люди с сияющими лицами теперь как-то особенно верят: «С сегодняшнего дня все пойдет на лад». Раз оно так, почему бы Нахману и не разжиться у них на радостях пятеркой?
Пенек смотрит на ликующие лица:
— Свиньи! Сами не дадут. Придется у них стянуть. Но как это сделать?
Шейндл-важная не держит денег на виду — ясное дело, не такой она человек; деньги она хранит в несгораемом шкафу отца. Ключи, что в ее сумочке, верно, от этого шкафа. В шкафу, несомненно, лежат деньги, но как же к ним подобраться? Шкаф открыть не легко: замок у него с «секретом». Откроешь его, он зазвенит, а если не знаешь секрета и не нажмешь, где нужно, тут трезвон по всему дому пойдет. В комнате, где стоит несгораемый шкаф, к тому же спит Шолом. Значит, и ночью к шкафу не доберешься. Дело дрянь! Неужто Нахману оставаться к пасхе без денег?
Пенек присматривается к сидящим за столом, прислушивается к их веселой возне. Больше всех, видит он, веселятся Фолик и Блюма. Они громко болтают и то и дело уходят в соседнюю комнату посекретничать. Любопытно: почему они так гогочут? Пенек не спускает с них глаз. Ага! Вот в чем дело! Как всегда, когда отцу становится лучше, они достают где-то деньги и опускают их в кружку. Пенек следит за их движениями. Вдруг он решает: деньги из кружки!
В первую минуту мысль снабдить Нахмана деньгами Фолика и Блюмы показалась ему заманчивой.
Ничего лучшего и придумать нельзя. С одной стороны — Нахман, а с другой — эти сквалыги Фолик и Блюма. Это будет доброе дело. Сто грехов за него простят! Но все же кружка вроде как бы священный предмет… Деньги в нее опускают во здравие отца, во излечение его от болезни. Шутка ли: выкрасть такие деньги!
Поди тронь их! Страшновато!
Лучше Пенек немедленно, сию же минуту, пойдет спать. И думать он больше не хочет о кружке!
Так он и делает, забыв об ужине. Он в отдаленной, полутемной каморке, где стоит его всегда неприбранная постель. Так торопливо он еще никогда не раздевался. Вот он юркнул в кровать, с головой под одеяло. Готово! Сейчас уснет.
Но не тут-то было. Одно дело лежать в постели, другое — заснуть, когда в голову беспрерывно лезут мысли о кружке, о разных местах, где Фолик и Блюма могут спрятать кружку. Да и сама кружка-то из головы не идет: тяжелая она, доверху набита серебром и медью. Сама просится…
Нахман!
Перед глазами неотступно стоит образ Нахмана — как он, бедняга, с налитыми кровью глазами, без умолку тараторит. Непрерывно текут округлые, спокойные слова о городе-злодее, о ноже для убоя…
Мальчик вспоминает виденное днем: пять штук убогого белья, выстиранного Нахманом, рубашка его покойной жены, глиняный пол, нетопленная печь. То же будет завтра, и послезавтра, и всю пасхальную неделю. У Нахмана нечем будет справить праздник. А здесь, у Фолика и Блюмы, останется неприкосновенной кружка, доверху набитая деньгами. Пенек никак не поймет: какой в этом смысл?
Ему ясно: ночь пропала. На этот раз он уснет разве к утру.