— Мочевой пузырь…
— Катетер…
— Выкачать…
В такие минуты отец не допускал к себе никого, даже детей. Вокруг только что приехавшего Ионы собрались плачущие мать, Шейндл-важная, Шолом, Блюма и Фолик. Даже Лея и Цирель пришли сюда всплакнуть и подчеркнуть своими слезами, что Иона — их опора и что ему они уступают первенство. А Иона стоял среди них, молчаливый, злой. Он смутно чувствовал, что от этого момента зависит очень многое. Проронить сейчас хоть одну слезу — значит подорвать доверие к своим силам, напортить себе и семье. Опасаясь обнаружить свою растерянность, он отвернулся к окну и кое-как подавил в себе волнение. Это ему удалось, и он тут же захотел показать себя перед родными еще более стойким.
Поэтому, когда Шейндл-важная дала знать, что врач уехал, Иона не поспешил к отцу, а попросил воды умыться с дороги.
— Нет, — сказал он, — в таком виде я не могу войти к отцу.
Мать, Шейндл-важная и Шолом пошли за ним следом. Мать сама поливала ему на руки теплую воду из кувшина. Все были рады тому, что он один не растерялся, владеет собой и так старательно мылит голову, лицо, бороду. Они последовали за ним в комнату отца, втайне побаиваясь момента встречи больного с сыном. Но все прошло спокойно. Как всегда после длительного визита врача, отец лежал в чисто прибранной постели, обессиленный, укрытый одеялом поверх бороды, — скелет, обтянутый желтой кожей, — и смотрел горящими глазами. Он едва шевельнулся и, с трудом выговаривая слова, обратился чуть слышно к сыну:
— Ну вот… Раз дети съезжаются, значит, смерть близка.
В ту пятницу Пенек, совсем было уже уговоривший Цолека оставить работу, вернулся домой поздно вечером. Рыжий Цолек оказался порядочным плутом: он то давал согласие, то брал его обратно. Пришлось привлечь к этому делу его двоюродного брата, Боруха. Сообща порешили: в течение субботнего дня все должно быть улажено. На всякий случай, чтобы сдержать слово, Пенек, вернувшись домой, первым делом сгреб на кухне с большого блюда изрядный кусок рыбы, торопливо завернул его в бумагу и спрятал в конюшне.
Кучер Янкл спросил:
— Ну что, уже повидался с ним?
Возбужденный Пенек, думая, что Янкл имеет в виду Цолека, торопливо ответил:
— Ого! Уже три раза говорил с ним. Он согласится. Терять ему нечего. Шмелек клянется, что, если ничего не удастся добиться у Исроела, он заберет с собой Пейсу и Цолека в Одессу. Работы там вдоволь!
Иона чудаковат! Когда с ним заговаривают, он быстро и громко переспрашивает, словно туговат на ухо:
— То есть как?
Этим он словно предупреждает: хочешь что-нибудь сказать, говори ясно, внятно и громко. Однако сам Иона цедит слова медленно, тихо, вдумчиво, раза три откашляется, прежде чем ответить. Делает он это умышленно, чтобы никому не дать повода ложно истолковать его речь. Иона уверен: слово — это тот же вексель.
Таков он с того дня, как приехал сюда, в дом. Внешне он быстр, а мысли его плетутся медлительно, лениво. Такой человек, как бы он ни спешил, всегда чуточку запаздывает. Таков Иона и сейчас. У него множество забот и хлопот и по религиозным делам, и по коммерческим, и по своим, брошенным дома, и отцовским — здесь. На третий день после приезда Ионы он, Шейндл-важная и кассир Мойше заперлись в кабинете отца. Там часто слышалось привычное «то есть как?» — неизменный ответ Ионы на вопрос кассира, — и после этого — длительная глухая тишина. Кассир Мойше может сколько угодно покашливать, нетерпеливо ждать ответа — Иона невозмутим. Он убежден, что мелочей в делах не бывает, все имеет значение, все важно.
Там же, в кабинете отца, в присутствии кассира Мойше, Шейндл-важная передала Ионе ключи от несгораемого шкафа, документы, счета, книги. При этом она сохраняла вид умиленный и кроткий, словно растроганная собственной честностью. Благочестия ради, как это делается при выполнении важных религиозных обрядов, она даже набросила на голову шарф.
— Возьми! — сказала она. — Сними с меня эту обузу. Ты ведь старший в семье.
Казалось, она умоляет: «Сделай одолжение! Освободи меня!»
Иона принял от нее ключи и дела. Пожалуй, было уже поздно. В толстых конторских книгах винокуренный завод значился списанным со счета Шейндл-важной и перенесенным на счет отца. Это был не завод, а западня. За последние два-три года убыток от завода превысил половину его стоимости. Когда кассир раскрыл запутанные счета винокуренного завода, Иона смотрел с полчаса неподвижным взглядом на исписанные страницы. Кассир сказал:
— Отец обещал ей принять на себя убытки от завода. Так она мне сказала.