Старый Иойнисон не мог себе простить, что так глупо влез своим капиталом в гиблое дело. Михоел Левин имел в этом предприятии долю большую, чем все прочие участники, вместе взятые, и мог делать что ему заблагорассудится. Старик Иойнисон полагал, что уговоры его сына-миллионера, владельца трех свеклосахарных заводов, могут оказать воздействие на Михоела Левина и его детей. Уж одно то, что в доме появится столь высокий гость, должно возыметь свое действие. Сын его не какой-нибудь мелкий арендатор, а магнат, крупный миллионер!
Шавель рыжеват. Его маленькая, по-французски подстриженная бородка выглядит приклеенной. Он не такой рослый, каким кажется с первого взгляда; он очень мало похож на еврея, очень мало — на нееврея. Он — особая раса.
Шавель — крупный миллионер: у него два собственных сахарных завода в округе, а третий он строит в ближайшем городке. Для того он и купил на слом местный винокуренный завод. Этим он обеспечит свою постройку кирпичом и другими материалами и обезопасит себя от чьих бы то ни было попыток построить у него под носом сахарный завод.
Шавель — миллионер молодой. Ему еще нет и сорока. Его богатство только растет.
Со всех окраин люди бежали поглазеть не столько на роскошную карету, сколько на самого богача.
Город словно опьянел. В жалких лачугах, напоминавших землянки, где неделями не видят горячей пищи, людей неожиданно обуяло жгучее любопытство: хотелось собственными глазами взглянуть на миллионщика. Бежали к дому точно в панике, не рассуждая, охваченные неясными смутными мыслями о Шавеле. Люди бессознательно стремились взглянуть на человека, съедающего их обеды, погружающего их в тоску, унизительную голодную тоску о куске мяса, в вечную возню с заплатанной одеждой, залатанной обувью. Люди бежали, словно стремясь унизить себя и еще острее рядом с миллионером ощутить позор своей нищеты.
Для Шавеля это означало: ему «оказывают почет».
Пенек побежал вместе с толпой, обуреваемый теми же чувствами, что и все. Перед этим он мирно шел по улице и был на полпути от квартиры Шмелека к дому портного Исроела, как вдруг увидел, что люди бегут к «дому» из всех закоулков, со всех концов города.
Пенек почувствовал: надвигается что-то необычное, особенное.
Вместе с другими он подбежал к «дому», постоял в толпе, окружавшей карету, осматривая в ней каждую мелочь и подобно другим смутно чувствуя, что Шавель — источник его унижения, виновник того, что он, Пенек, не смеет выглянуть из кухни, когда в доме гости.
Так же, как и другие, мальчик испытывал жгучее желание взглянуть на Шавеля, чего бы это ему ни стоило.
Пенек вбежал в кухню, разгоряченный, и стремительно вскрикнул:
— Где он?
Люди смотрели на его грязный поношенный костюм, на немытое лицо.
— Стой!
— Куда ты бежишь?
Его не успели остановить. Пенек был взволнован, воспламенен, как и все в городе.
Он вбежал в одну комнату, другую, третью, вихрем носился взад и вперед, не мог понять, что случилось.
Комнаты пусты. В большом зале тоже никого. Куда же все вдруг исчезли? Где он, этот Шавель?
Дверь в комнату отца была закрыта. Пенек припал ухом к замочной скважине: тишина… Время от времени слышалось короткое, сквозь сон, бормотание отца, похожее на стоны. Пенек помчался назад, через весь зал, парадную столовую и вдруг услышал шепот за закрытыми дверьми. Он прислушался: «Ага!»
В спальне у матери сидели Шейндл-важная, Иона, Шолом. Даже Фолик и Блюма были там. Торопливым шепотом там разговаривали о Шавеле, обсуждая, как и о чем вести с ним переговоры, часто предупреждая друг друга:
— Тише!
Между двумя «тише» — шепот Ионы:
— Как же быть, если «он» все же подымет вопрос о пивоваренном заводе?
Тишина. Голос Шейндл-важной:
— Хотя б был Бериш здесь! Он ведь с Шавелем в родстве, к тому же не хуже Шавеля говорит по-немецки. Он бы его разговорами пока занял!
Шейндл-важную оборвали:
— Тише! Всюду суешься со своим Беришем…
Больше всех, видно, растерялась мать. Чуть ли не со слезами на глазах она спрашивала: