Разве кто-нибудь это поймет?
Нет, благодарю покорно! Больше Пенек в дураках сидеть не хочет. Он твердо решает:
— Покончить с костюмом! Сегодня же! Немедленно!
В тот же вечер Пенек побывал у портного и узнал: Пейса прожег горячим утюгом чей-то сюртук, но скрыл это. Лишь теперь спохватились. Дом гудел от криков; в воздухе висела брань, горячая и удушливая, как раскаленный утюг. В угаре ссоры вошедшего Пенека никто не заметил.
Среди висевшей в комнате незаконченной одежды Пенек увидел свой костюм, почти совсем готовый: только левый рукав был приметан на живую нитку.
Пенек, став спиной к костюму и заложив руки назад, потянул к себе рукав. Рукав подался. Пенек дернул сильнее — оторванный рукав очутился в его руке. Прекрасно! Пусть здесь, в доме, поссорятся еще немного. Пенек ловко засунул рукав под курточку и тихонько выскользнул из комнаты. Оставался лишь один вопрос: «Куда девать рукав?»
Ему пришло на ум спрятать рукав в каморке Шмелека. Лучшего места, пожалуй, не найти.
Он направился туда, как вдруг увидел: с окраин люди бегут к главной улице. Пенек побежал вместе с толпой и остановился, услышав плач. Лишь теперь он узнал: «Плачут Лея и Цирель».
Простосердечные и скромные, они идут обнявшись и горько плачут. Они не желают считаться с новыми великосветскими порядками, заведенными Шейндл-важной в «доме». Они поступают, как вся беднота на окраинах, когда кто-нибудь из близких при смерти, — они идут на кладбище поплакать на могилах родных, воззвать к их помощи.
Пенек мгновенно забыл о рукаве, спрятанном под курткой. Охваченный страхом, задыхаясь, он побежал домой, посмотреть, что с отцом.
Врач не уехал. Не ушел домой ужинать и Муня, хотя известно, что он обжора. Уж очень он любит на ночь угощаться жареным мясом. Он наскоро закусил здесь же, в передней. С винокуренного завода приехал муж Шейндл-важной — Бериш. Раз у постели умирающего собрались все члены семьи, пусть видят, что в роковую минуту и он, Бериш, не запоздал.
Заложив руки в карманы, он бродит по дому с видом брезгливым и отчужденным. Бериш считает окружающих настолько ничтожными, что даже не ждет от них внимания к своей особе. В большом зале он беседовал с врачом о тесте, кичился своей начитанностью — он понимал кое-что и в медицине. Пенеку казалось: Бериш и врач щеголяют друг перед другом разными мудреными словами.
И еще казалось Пенеку: прежде чем выехать из дому, Бериш посоветовался со своим прапрадедом, царем Давидом, ехать ли к умирающему тестю. И тот с царским великодушием сказал Беришу:
— Что ж, как-никак он тебе тестем приходится. Поезжай!
Поздно вечером врач снова вошел в комнату больного и стал опять возиться с разными катетерами. За дверьми стояли родные. Глаза у всех были заплаканы. Из-за двери было слышно, как врач раздраженно ругал Муню:
— Болван! Не так высоко! Опусти ниже! Не так сильно! Вот так! Чуть вбок!
Так продолжалось с полчаса. Наконец послышался охрипший голос врача:
— Ну вот! Видите? Пошло…
У двери торопливо зашептали «слава богу», побежали с радостной вестью к матери. Но лицо врача, вышедшего из комнаты больного, не выражало ничего утешительного, и ответил он кисло:
— Да…
— Пошла…
— Очень мало…
Муня ответил еще более кисло:
— Чуточку… несколько капель…
Все кинулись к врачу:
— Что же делать?
Поняв, что ему здесь волей-неволей придется провести всю ночь, врач, не желая умалять свое достоинство, сказал твердо:
— Дадим больному передохнуть часок и попытаемся еще раз.
Около часу ночи доктор действительно возобновил попытку. Она была безрезультатна. Семья собралась в кабинете. Тут же находились кассир Мойше и Арон-Янкелес. По телеграфу вызвали трех врачей из соседнего городка. Весь дом был ярко освещен. Парадные двери открыты. Казалось, все имущество, находящееся в доме, скоро станет ничьим, бесхозным; каждый сможет зайти в «дом» и взять, что ему понравится. Никто не ложился спать. Пенек не разделся, опасался остаться один в комнате, боялся уснуть, опоздать, пропустить то, чего пропустить нельзя. И все-таки он уснул, полусидя в уголке. Проснулся он на рассвете и, услышав надрывные голоса Леи и Цирель, почувствовал прилив бодрости. «Ах, эти добрые Лея и Цирель! Без них не прольются в доме настоящие слезы, без них не прозвучат в доме настоящие рыдания…»
К вечеру портной Исроел велел передать Шмелеку:
— Согласен на прибавку. Выходи на работу. Сейчас же.
— Сейчас же?
Шмелек взглянул на жену. Черные глаза ответно взглянули на Шмелека. Молодая женщина велела передать Исроелу: