Сзади послышался голос догонявшей их Ольги:
— Погодите, и я пойду с вами!
Она кликнула Маню.
Вокруг открытой могилы стоит толпа бедняков, с холодным оцепенением взирающих на погребальный обряд.
Набожные зажиточные евреи опускают тело в могилу, предупреждают друг друга:
— Осторожно… Медленнее…
Звучат молитвы.
Пенек ни о чем не думает. Он холоден, словно хоронят не его отца. Он надолго запомнит свою привязанность к кучеру Янклу, но едва-едва вспомнит в зрелые годы о привязанности к отцу.
Первые комья земли сыплются в могилу. Неожиданно наступившая тишина кажется Шейндл-важной оскорбительной. Она, видимо, ждала надгробных речей. Заплаканная, закутанная с ног до головы в траурный креп, она вдруг обхватывает Пенека, крепко прижимает его к груди и голосит:
— Сиротка моя! Сиротка!
Пенека охватывает страх и отвращение к надушенной скорби, которой несет от ее голоса и платья. Злобно, изо всех сил он рвется из ее объятий. Ему кажется, что он осквернен и обесчещен навсегда. Все видели его в объятиях сестры, и в памяти людей окраин он отныне останется навсегда связанным с этими позорными ласками. Он выбирается из толпы. Сгорая от стыда и обиды, он бредет к ближнему лесу и, притаившись, ждет, чтобы все ушли с кладбища. Все равно на обратном пути он не сядет в экипаж. Не хватает еще, чтобы он снова красовался на козлах, а Борух бежал бы рядом, заглядывая ему в глаза!
Таким Пенек помнит себя в тот день. Упорства, наполнявшего его, могло бы иному хватить на всю жизнь. Что может сделать обладатель этого упорства, если ему еще нет и тринадцати лет? Этого Пенек не знает. С него достаточно и того, что он чувствует в себе это упорство.
Он выходит из лесу и, взобравшись на гору, бросает взгляд на расположившийся внизу город и «белый дом».
Пенек до того взвинчен, что только тронь его — он ринется в бой!
Глубоко в долине раскинулся город. Он кажется Пенеку почти чужим: «белый дом», извилистые закоулки, рынок, по которому в промежутке между молитвами бродят узкогрудые черноволосые евреи, мечтающие, чтобы повествование о них начиналось, как библейское сказание:
«И родил Адам сына и нарек ему имя Сиф…»
Справа «дом» с плоской крышей, резными карнизами и старыми акациями у окрашенных в коричневый цвет окон. «Дом» глядит на Пенека отчужденно, враждебно. Вместе с отцом в могилу опустили все, что связывало мальчика с «домом».
Слева — извилистые городские закоулки. Их Пенек любит. Ему казалось, что и они его любят.
Не взвалить ли эти закоулки на плечи и пуститься с ними по белу свету?
Возвращаться в «дом» Пенеку не хотелось. Он направился в город и стал бесцельно бродить по улицам. В одном из переулков стояли Борух, рядом с ним Иосл, Нахке и Цолек и смотрели на приближающегося Пенека. Он удивленно остановился. Неужели они ждут его?
Это было воистину по-товарищески: им пришлось долго дожидаться, пока он медленно приближался к ним. Но они не уходили, стояли на месте, продолжали ждать.
Рассказы
Глухой
Пер. М. Волосов
Не иначе, как что-то было между молодой Эстер, дочерью глухого, и Менделем, красивым сыном мельника, у которого она работала служанкой. Об этом немало судачили и в рядах на базаре, и на вальцовой мельнице. Глухой настораживал уши, заискивающе глядел на всякого, у кого замечал на лице усмешку, но ни слова не мог уловить.
Судя по тому, как держал себя Мендель, между ними ровно ничего не было. Он по-прежнему перебрасывался шутками с молодыми помольщиками, привозившими зерно; ткнет кого-нибудь локтем в бок, отпустит остроту и захохочет.
Недавно он вернулся из уездного города в новеньких сапогах с лакированными голенищами и щеголял в них на мельничном дворе. Останавливая механика Шульца, он подмигивал ему и говорил;
— Хороши сапоги, а?
И солидному немцу не надоедало каждый раз нагибаться и проводить рукой по блестящим голенищам. Сапоги до того нравились ему, что в душе рождалась грызущая зависть. Ему не лень было тут же на дворе стянуть с Менделя сапог и натянуть на свою ногу.
Все это глухой видел из окошка на четвертом, самом верхнем, этаже мельницы, где он работал у подъемника. Он поглядывал на двор украдкой, часто озираясь, не следит ли кто из рабочих.
Эстер ежедневно носила Менделю из города обед. А когда она уходила с мельничного двора, хозяйский сын и механик долго провожали ее взглядом. Мендель молча и задумчиво усмехался, а Шульц подмигивал ему, показывая на плечи девушки, потом тыкал его пальцем в живот. Если это случалось на глазах у молодых рабочих, они прилипали носами к окошкам и толкали друг друга.