Вынув из кармана сдобную булку, она дала ее отцу. Глухой попробовал, ему понравилось, и он принялся разглядывать лакомый кусок со всех сторон.
— О, Вове-мельник знает, что вкусно!
И вдруг приняла четкие формы и вылилась в нужные слова мысль, с которой он давно носился:
— Это нехорошо… то самое… что рабочие тогда подметили… И вот еще, да!.. Я им не верю — ни Вове-мельнику, ни его щенку! Ни слову не верю!..
К зиме бедро стало болеть меньше. Окна в кухне запорошило, а в печи, у которой возилась жена портняжки, шипели сырые дрова. Глухой озяб. Он надел сапоги, ватник, туго затянул красный кушак и надвинул на уши облезлую баранью шапку. Хозяйка даже рот разинула от удивления.
— Куда это ты? Куда собрался, глухой? — крикнула она ему на ухо.
— В молельню, — тихо и угрюмо ответил он. — Пойду отогреюсь.
В молельне, у жаркой печи, его разыскал Иосл и тотчас принялся кричать ему на ухо:
— Вове-мельник!.. Вове-мельник!..
До чего дожил! Хозяин, мол, и его, Иосла, прогнал с мельницы…
— Да, да, глухой, — изо всех сил кричал он ему, — подай на него в суд!
— Подать на него в суд? — удивился глухой.
Он даже не мог этого толком осмыслить. Подняв руку высоко над головой, он затем опустил ее совсем низко, почти до пола.
Этим он хотел показать, что Вове-мельник такой большой-большой, а он, глухой, такой маленький-маленький… И конечно, большой всегда сумеет обидеть маленького..
Иосл насупился, задумался и даже стал бороду теребить, и глухой решил, что сказал ему что-то важное и глубокомысленное. Он тоже задумался и погодя добавил:
— Пусть хоть Вове-мельник меня оставит в покое!
Он подразумевал не самого мельника и себя, а свою дочь Эстер и мельникова рослого и красивого сына. Ему очень хотелось поговорить об этом с Иослом, но он не знал, с чего начать.
А потом, в снежный морозный вечер, глухой отправился к Эстер. На протяжении всего пути голову сверлила одна и та же мысль. Он даже затвердил ее начало:
«Надо же знать… Надо же, чтоб человек о себе подумал…»
Но, войдя со двора на кухню, он застал там высокого и проворного мельникова сына, который при виде его поспешил уйти. Глухой заволновался и снова растерял все нужные слова. Какое-то подозрение закралось в его душу:
«Мендель гадкий человек… Его надо остерегаться!..»
Но Эстер быстро подсела к отцу и, сунув ему в руку печеную картофелину, прокричала:
— Приходил ко мне Ноте-сват…
Лицо глухого сразу смягчилось, глаза чуть усмехнулись, как бы спрашивая:
«Это правда?.. Ты меня не обманываешь? Кого тебе сватают?»
Она опять прокричала:
— Цирюльникова сына, Юлика.
Глухой откусил кусочек горячей картофелины и держал его во рту. На его скуластом лице появилась жалобная гримаса.
— Никудышный жених!
Эстер крикнула снова:
— Да, он жулик!.. Одесский жулик!
Глухой жевал картофелину и кивал, подтверждая ее слова:
— Да, да, жулик… Конечно, жулик.
Глухому снилось, что он стоит на самом верху мельницы и оттуда наблюдает, как Мендель гоняется по двору за крестьянской девушкой-уборщицей. Девушка в испуге мечется, ноги ее скользят, она вся дрожит — вот-вот Мендель ее настигнет! А в сторонке механик Шульц хохочет, держась за бока, и кричит:
— Лови ее!.. Лови, лови!..
Но вдруг глухой видит, что Мендель гоняется вовсе не за крестьянской девушкой, а за его дочерью Эстер. Она от него убегает, протягивает руки к отцу, кричит от страха. Не будь он так глух, он, наверно, услышал бы ее крики.
На другой день тощая, злая жена портняжки целое утро пилила глухого:
— Холера бы его забрала!.. Ну, что вы скажете, как он рычит во сне! — Она потянула его за рукав. — Отчего ты ночью орал?
Глухой с удивлением посмотрел на нее и пожал плечами: он скорее догадался, чем расслышал ее вопрос.
— Кто орал? Я?.. Да нет же, я не орал…
Он уже ничего не помнил из своего сна. Натягивая старые сапоги, он разглядывал их со всех сторон и думал, что хорошо бы салом смазать. Потом он ушел в молельню. Сидя у жарко натопленной печи, он размышлял о том, что он, глухой, любит, чтобы было тепло, и еще он любит голову фаршированной щуки и свежую халу и, пожалуй, также жирную говядину — вроде той, что при нем ел однажды Вове-мельник.
«О, Вове-мельник знает, что вкусно!»
Молельня постепенно наполнялась. Люди почему-то переходили с места на место и возбужденно разговаривали.
«Удивительно, — думал глухой, — почему не начинают молиться?»