На огороде Абе спрятался в развалившемся погребе. Он вслушивался. Все чаще раздавался топот копыт, — прибывали петлюровские конники. Часть ямы была накрыта тонкими жердями. Сквозь них, как сквозь решето, видно было ясное небо, уже по-зимнему зеленоватое. Абе все еще сидел с непокрытой головой — он не помнил, где потерял шапку. Абе думал только об одном: у колесника стоят без присмотра две лошади. Как стемнеет, он заберется в конюшню, вскочит на коня и помчится обратно к большевикам.
В сумерки Абе осторожно выполз из ямы. В морозном воздухе пахло яблоками и овчиной. У околицы, недалеко от притихшей церкви, дымились походные кухни. На пустыре, вокруг плясунов, вихрем кружившихся под звуки гармошки, толпились гайдамаки. Сорили семечками, огрызками яблок и капустными кочерыжками. Вдруг в толпе засуетились. Кто-то загорланил:
— Держи!
— Держи!
— Загороди дорогу!
— Не пускай!
Врассыпную погнались за въехавшей в село чужой подводой.
— Лови!
— Держи!
Толпа, обступившая задержанную подводу, росла. Бешеная ругань перекатывалась через головы и плечи. Но вот круг разомкнулся, из него вывели усталых лошадей. Толпа стала редеть, расходиться. Село утихало, засыпало. Был уже поздний час. Взошла луна.
Абе с опаской пробрался к затихшему пустырю. На этом месте, где раньше толпился народ, стояла пустая телега, сиротливо торчало дышло, валялась упряжь. Там копошились два человека: один — долговязый, близорукий — время от времени подносил руку к носу, чтобы разглядеть при свете луны, унялась ли кровь. Другой — в шинели, проворный — не переставая рылся в соломе на дне телеги.
— Как же теперь быть? — спрашивал он долговязого, растерянно озираясь по сторонам. — Все в целости, но как выбраться?
Крадучись приближался к ним Абе. Они казались ему такими же загнанными, как он сам. Уже недалеко от телеги ему стало ясно, что его заметили. Абе шарахнулся в сторону. К нему медленно подходил долговязый. Он шел, подавшись головой вперед, шея была напряжена, точно он собирался боднуть. С минуту он разглядывал Абе, растрепанного, усталого.
— Еврей? — тихо спросил он.
У Абе сразу пропал страх. Подумав, он ответил:
— Верно. А что?
— Здешний?
— Нет.
— Как ты попал сюда?
Абе объяснил. Подошел второй. Незнакомцы заговорили между собою шепотом.
— А до большевиков далеко? — спросил первый.
— До советской части? — выпалил Абе. — А вам зачем?
— Есть дело.
Абе внимательно пригляделся к незнакомцам.
— Верст пятнадцать наберется.
Те обрадовались:
— Не больше? Наверное знаешь?
Абе нахмурился и пожал плечами:
— Странные люди! Я же оттуда…
Те снова пошептались и сказали:
— Нам бы лошадей.
— А мы и пешком доберемся…
Он покосился на село.
— Вроде и лучше будет…
— Нам без лошадей никак нельзя.
— А что? — спросил Абе, опытным глазом окинув телегу. — Поклажа есть?
— Надо достать лошадей, и все.
Абе почесал затылок.
— У колесника на конюшне лошади стоят… Его самого прошлой ночью убили…
— Вот ты и веди их сюда, да скорее!
— Не выйдет, — озабоченно сказал Абе. — Опасно очень. Надо телегу оттащить до луга, что за домом колесника… А меня страх берет… Да и голоден я. Хлеба не найдется?
Получив хлеб, Абе оживился.
— Не вас ли, часом, у нас в штабе дожидаются?
— А что?
— Да так… От ребят слыхал, должен кто-то через фронт прорваться.
— Вот и ладно! — улыбнулся долговязый.
Запряженная двумя конями телега поднималась в гору по песчаной дороге. Абе, без шапки, привычной рукой погонял лошадей. Мысль об убитом колеснике не покидала его.
«Надо было все же зайти в хату, — терзался он. — Похоронить бы, что ли… Э, неладно как получилось!»
Его мучила жалость. Ни в каком родстве он с колесником не был, а все-таки щемило в груди от одной мысли: жил в селе Лещиновка Нехемья, безобидный колесник, а злодеи — его загубили ни за что ни про что. Жаль было и мельника.