— Хозяйка говорит, провода перерезаны, — шепотом передала ему девушка. — А ты, говорит она, зря звонишь, только людей дурачишь, будто телефон работает…
— Она так и говорила?
— Да! Она сказала еще, что красные теперь очень далеко отсюда… Не успели даже сообщить тебе, чтобы и ты уходил, так шибко удирали. И потом еще, она говорит, не сегодня завтра придут сюда поляки и тогда тебя повесят.
— Это все она говорила?
— Она!.. Может, тебе и впрямь лучше уходить?
— Не, девонька, так не годится! По уставу — самому поста нельзя бросать.
Омертвевшими руками Зельда снова принялась выколачивать матрац.
Зозуля сворачивал цигарку дрожащими пальцами.
— Думка у меня одна, сестричка, — сказал он погодя. — Я далеко в лес ходил, побывал и там, откуда стрельба доносится, а поляков нигде не видел. Верстах в двенадцати отсюда провода перерезаны, а дальше, к нашим, они, сдается мне, в порядке. Надо мне, видишь ли, снова связь наладить, а проволоки нету.
С минуту оба молчали.
— Вот я и задумал, — шепнул Зозуля. — Не поможешь ли, сестричка, гвоздей раздобыть? Топор еще я приметил в клуне и плоскогубцы небольшие…
С глубокой ненавистью к постояльцам, ни разу не обмолвившись с кем-либо из них хотя бы словом, Зозуля все звонил по своему онемевшему телефону. Он проделывал это всякий раз, когда в корчму наезжало много народу. Гости пугались его, кусок не лез им в горло, они сидели, боясь слово молвить, и хозяевам приходилось их успокаивать:
— Кушайте на здоровье, кушайте и не обращайте внимания! Это он сдуру звонит, пусть себе звонит!
Зозуля отозвал корчмаря в сторонку:
— Вот что, земляк, я тебе скажу. Наши, красные, значит, совсем недалеко отсюда, — скоро здесь будут, сообщили мне. Вот я и говорю — телефона, значит, со стены не снимать… как висел, так пусть и висит. Не вы, значит, вешали его, и не ваше, значит, дело его трогать. А ежели кто из приезжих про меня пытать станет, то ему говори: свой, мол, человек, давно у тебя проживает. Потому ты помни, хозяин, наши, красные, вот-вот вернутся, и тогда…
Хозяева ни одному его слову не верили, но все же колебались:
«А кто его знает… Может, и в самом деле лучше с ним не ссориться».
Корчмарка все же не унималась:
— Пусть уважение имеет! Хоть бы по хозяйству помог!
Но когда она однажды велела ему внести в корчму вещи приезжих, он цыкнул на нее, лицо его налилось кровью, и руки грозно поднялись, как бы для удара.
— Эх вы! — только выдохнул он.
Каждый вечер Зозуля уходил в болотистый лес. За спиной мешок с инструментами, за поясом топор и всякие дощечки под мышкой. До утра пропадал, вечером снова исчезал. По ночам он снимал со столбов провода, тянувшиеся в сторону неприятеля, и чинил линию, которая вела в корчму.
Старый дед до тех пор смотрел в календарь в ожидании поста…
К вечеру корчма была переполнена. Все комнаты заняты приезжими. Они приехали накануне, и возницы привезли также много тюков и сундуков.
За всем этим Зозуля наблюдал с чувством горькой обиды, с невыносимой болью в душе, но жаловаться было некому.
— Вот пиявки! — бормотал он про себя. — Обирают нашего брата! Наше добро увозят!
Вечером в корчме накрыли большой стол. Один молодой купец требовал, чтобы зажгли свечи.
— Кончился пост, хватит! — настаивал он. И каждый раз пренебрежительно добавлял: — Что, мы заплатить не можем, что ли? — Здесь, у границы, у него развязался язык. — Плевал я на все! Благодарю покорно! Я, знаете ли, привык к шелковому белью… Сейчас такое ношу и впредь буду! Нате, посмотрите — чистый шелк!
Среди постояльцев был молодой скрипач, тихий, молчаливый. Он ни с кем не разговаривал и только берег свой драгоценный, тщательно упакованный инструмент.
Одновременно с ним приехали толстый поп, помещик и старая помещица.
Была еще среди приезжих расплывшаяся, вся в каракулях мамаша, с такими же полными тремя дочками, тоже в каракулях. Дочки все время прижимали к носу надушенные платки, боясь вдохнуть в себя спертый воздух.
Два долговязых еврея стояли у стены и без конца спорили. Они не позволяли зажечь свет в корчме до глубоких сумерек и вместе со стареньким дедом всех таскали в соседнюю комнату молиться:
— Пойдем, пожалуйста… Ну, что вам стоит?
Купец, хваставший шелковым бельем, отшучивался и, смеясь, цедил сквозь зубы:
— А что я за это получу? Сколько я заработаю?
Все же и он поплелся за ними в соседнюю комнату, где перед столиком, на котором горели свечи, стоял с талесом на плечах один из приезжих и пел молитвы.