Один из игроков сказал:
— У меня такое чувство, будто по мне клопы ползают.
Потом он швырнул карты на стол, пристально посмотрел на партнера и сказал с такой злобой, словно партнером была Тереза:
— Погоди, погоди!.. Еще немало повоешь в твоей церкви в Нью-Йорке!
В Нью-Йорке выяснилось:
брат патера Антонио давно продал свою церковь на слом. На ее месте выстроили небоскреб. В Нью-Йорке на Терезу глянули красные и зеленые, холодные и мертвые глаза светофоров. Они служили оправданием тому, кто сказал:
«У меня такое чувство, будто по мне клопы ползают».
Прошло несколько месяцев. Во время стычек с жильцами банановая шелуха дождем сыплется на голову девочки.
Тереза живет в Нью-Йорке.
Тереза не нужна Нью-Йорку.
Нью-Йорк не нужен Терезе.
Они живут в вынужденной близости.
Тереза поет.
Нью-Йорк не хочет, чтобы она пела.
Двор, где живет Тереза, зажат между небоскребами. Они заглядывают в него золотыми куполами.
«Они украдены у бога», — думает Тереза.
Она знает, что бог любит жить под золотыми куполами.
Кто же теперь живет под ними?
Тереза задирает головку — не те ли, кто украл купола?
«Воры, — думает о них Тереза словами, слышанными от отца, — бездельники, проклятые американцы, которые ничего не боятся — ни бога, ни тюрьмы!»
С высоты смотрят на Терезу купола, смотрят блещущими окнами, из которых никто никогда ее не увидит.
Во дворе, в бывшем гараже, стоит на бетонном полу незастланная кровать. Блохи прыгают на грязных наволочках и рваной простыне. В углу чернеет ржавая газовая плита. Здесь живет Тереза.
Нью-Йорк велик.
Тереза мала.
Однажды отец взял ее за руку и повел в школу. Они долго томились в приемной вместе с другими детьми и родителями. Отец нервничал — он опаздывал на работу. Правый глаз беспрестанно подмигивал; казалось, он сплошь залит мертвенным бельмом. Наконец их впустили: крахмальный халат стал осматривать Терезу.
В одно и то же время человек в белом халате исполнил три дела:
прочистил нос,
приказал впустить следующего ребенка,
сказал отцу Терезы:
— У девочки туберкулез. Вы говорите, она простудилась на пароходе? Отчего умерла ее мать? От чахотки? Значит, наследственное.
Правый глаз отца перестал подмигивать.
— Что же теперь будет?
Доктор чихнул и сделал рукой такой жест, словно с утра все собирался чихнуть, может быть, даже всю жизнь, и вот наконец добился своего.
— Она заразит других детей… Мы не можем ее принять в школу.
Отец не уходил.
— Меня оштрафуют за то, что она не ходит в школу. Дайте мне справку.
Доктор ответил из-за спины следующего ребенка, которого выслушивал:
— Не могу… Обратитесь к другому врачу.
Отец взял Терезу за руку и ушел.
Лил грязный, маслянистый нью-йоркский дождь.
Тереза остановилась:
— Я забыла там пальто.
Отец, опустив голову, тащил за собой Терезу, как тащат пустую тележку, и ругал патера Антонио:
— Скотина! Грязная собака! Он-то хорошо знал, что брат продал церковь на слом! Ему бы только похвастать!
Дома Тереза вспомнила про оставленное в школе пальто и заплакала. Она плакала долго. Потом что-то з ней задумалось, задумалось глубоко внутри и неожиданно запело:
Каждое утро, чуть светает, Тереза просыпается на своей низкой широкой койке в бывшем гараже.
Она видит:
отца уже нет.
Она слышит:
на дремлющих улицах щелкают бичи. Они гоняют кого-то, как гоняют зверей на арене цирка. Все злее и лихорадочнее их свист. Множество людей, миллионы сыплются из-под земли, стекаются со всех концов.
Холод пробегает по спине Терезы. Наверно, есть среди них один такой, что не добежит. И другой, который опаздывает. Многие упадут, не добежав.
Чаще, суше хлопают бичи. Выброшенные в пространство неведомой рукой автомобили в три-четыре ряда замирают перед невидимым шлагбаумом. Впереди них, готовясь удрать, лежит пустота, укатанная, призрачная, и светофор безжизненно глядит на остановившихся. «Поздно!» — говорит его красный глаз.
Мертвый, он закатывается и смотрит другим — зеленым. Пустота срывается с места и бежит по улице. Автомобили на мостовой, пешеходы на тротуарах — все кидаются следом, вдогонку, пока их не пригвоздит к земле новый, налитый красным, глаз: «Поздно!»