Он подробно опишет, как он ни капельки не испугался вора, который притаился под кроватью, а смело подошел к нему и крикнул:
— Покажитесь-ка! Кто вы такой?
Тут же, повторяя вслед за учителем слова о «разводном письме», доставленном из заморских стран, он быстро сочиняет ответные слова вора:
— А тебе что за дело? Тебе зачем знать, кто я такой? Думаешь, испугался тебя, барчук несчастный! Я разорву тебя на куски, разнесу в пух и прах! Лучше катись отсюда, пока цел! Ага! Испугался! Молчишь! В таком случае я тебя помилую, не трону, даже расскажу тебе, кто я такой… Был я слугой в вашем доме. Полы воском натирал, комнаты прибирал. Лейзером меня звали. Вспоминаешь, что говорила о тебе мать: «Засмотрелась я на Лейзера-служку, когда была тяжела… Вот у сына Лейзеровы губы…» Да, в меня ты и уродился… Меня из вашего дома прогнали… Деваться некуда было. Из-за вас и вором стал…
Исчезают мальчишки, школа, все окружающее. Губы продолжают шептать вслед за учителем слова талмуда, но уши их не воспринимают. Пенек весь поглощен мыслью о том, как он будет пугать Блюму выдуманной историей о воре. Он вспоминает знойный полдень, когда мать сидела в праздничной столовой на кушетке и, указывая на Пенека, жаловалась:
— Взгляните, не рот у него, а почти что рыло. Засмотрелась я на Лейзера-служку, когда была тяжела Пенеком…
Эта игра воображения, эти полуправдивые, полувыдуманные происшествия закрепляют в памяти Пенека мельчайшие подробности проходящей перед ним жизни. В голове запечатлеваются настроения пережитых дней, недель, месяцев, запоминается каждая их особенность. Ничто виденное Пенеком не ускользает от него. Каждое из его пяти чувств обострено до предела — обладает своей особой памятью и неизменно требует утоления своего голода, как настойчиво требует пищи пустой желудок. Каждое событие имеет свою особую точку, как бы секрет у замочка.
Достаточно вспомнить об этой точке, как в памяти сразу оживает все случившееся, со всеми его подробностями, оживает даже воздух и аромат того дня или часа, когда это событие совершилось.
Пенек испытывает особое наслаждение, когда память его наполняется этими маленькими точками. Он даже испытывает потребность в этом, хотя он не может объяснить, почему именно.
Так грудной младенец, освобожденный от тугих пеленок, болтает во все стороны ручками и ножками, не зная, для чего он это делает. Пенек чувствует лишь одно: работы у него по горло.
Оплеуха учителя, обрушившаяся на Пенека, напоминает ему, что он в хедере. Над ухом Пенека гремит голос:
— Укажи-ка строчку в талмуде! Какую строчку мы сейчас проходим?
Пенек пойман и уличен: откуда Пенеку знать, «какую строчку сейчас проходим»? Он находился не здесь: мысленно он все время бродил на задворках дома местного мясника Исроела — смотрел, как режут овец. Все его чувства были поглощены картиной забрызганного кровью двора мясника. Стыд и позор! Не лучше ли вовсе прекратить посещение хедера? Перестать ходить сюда, в эту душную комнату? Все равно старшие в доме отсутствуют, господина над Пенеком нет! Каждый раз, когда из хедера придут его разыскивать, окажется, что его нет дома. Пожалуй, это хорошая мысль!
К тому же на днях — это было через неделю после отъезда Михоела Левина — прибыли тульчинские мастере, те самые, о которых пишут в газетах, те самые, что красили этот дом два года назад.
Прибыли, значит, два важных гостя.
Кому ж принять таких важных гостей, как не Пенеку?
Тульчинские мастера нагрянули внезапно, шумно, весело. Так прибывают избалованные успехом музыканты, приглашенные на богатое свадебное пиршество.
Суетливые, радостные, они сразу заполнили собой весь дом. Послышались их голоса:
— Поклажа!
«Поклажей» они называли свой багаж.
— Где же поклажа?
— Не прибыла еще поклажа?
— Поклажу везут!
Их поклажа — это разные малярные принадлежности, наполнившие доверху большой крестьянский воз.
Летний полдень такой же, как прибывшие мастера: облачный, но все же по-своему радостный. От него, как и от мастеров, запахло праздником. На кухне все принарядились. Буня, разводившая огонь в печи, не замедлила наградить мастеров прозвищем.
— Ну что же, — говорит она, — давай кормить «поклажу». Приготовим ужин да посмотрим, как «поклажа» будет есть да облизываться!
При этом она радостно смеется. Радостно смеется и Шейндл-долговязая. Обеим, видно, очень хочется, чтобы мастера во дворе услышали их смех. Пенеку некогда разбираться, с чего это на них такое веселье напало. Он весь ушел в работу: помогает малярам разгрузить прибывший воз с красками и кистями. Пенеку нравится, когда чужие люди, принимая его за маленького слугу в этом богатом доме, относятся к нему так же, как к Буне, к Шейндл-долговязой и к Янклу. Тогда ему кажется, что он действительно становится похожим на служку Лейзера, а это он считает для себя большой честью.