— Пенек!
Только теперь Пенек очнулся от своих причудливых мыслей.
— Вот как! Отмахали мы уже, видать, немало…
Боруху, оказывается, в деревне все знакомо. Пенеку завидно: Борух уже не раз бывал здесь со своим отцом.
— Ого! — говорит он. — Не упомню даже, сколько раз по этой дороге ходил.
Пенек мимоходом с любопытством заглядывает в крестьянские дворы, окруженные зеленеющими садами. Там — сирень, сытые крепкие закрома, перед окнами с крашеными ставнями разрослись густые яблони. На дверях везде висячие замки — крестьяне в поле.
Борух разъясняет:
— Тут одни гады живут. Сколько у них коров, свиней! А ядовитые какие! К себе во двор никого не впустят, воды напиться не дадут. Тьфу! — плюет он и задирает носик к небу. — Чтоб им сгореть!
Справа от дороги, на пригорке, стоит голая хатенка. У нее ни плетня, ни огорода. Борух останавливается. Он толкает Пенека локтем и указывает на хатенку.
— Здесь… — шмыгает он радостно носом. — Здесь он живет…
— Кто?
— Петрик!
— Какой Петрик?
— Наш… Наш Петрик…
— Как же он ваш? Ведь он — не еврей?
— Ну и пускай… Он лучше еврея! Лучше десяти евреев!
Вот так штука! Украинский мужик, а лучше десяти евреев! Борух, по мнению Пенека, несет чепуху. А к тому же и имя уж очень обыденное — «Петрик»!
В ушах Пенека оно звучит как имя малозначащего человечка. Пенек так и думает: не зря его Петриком назвали, верно, он невзрачный мужичок и к тому же всегда босиком ходит — сапог даже не имеет.
Пенек:
— Чем же он лучше еврея?
Борух:
— А вот лучше.
Из дальнейшего выясняется, что мужичок-то уж не такой невзрачный. Петрик работает у пана — он единственный рабочий заброшенного кирпичного завода. Там он летом целыми месяцами один, без всякой помощи возит из глубокой ямы тачки, наполненные глиной, месит ее ногами, выделывает кирпичи и обжигает их. Золотые руки у Петрика!
— Случилось один раз в четверг вечерком… — Это рассказывает Борух.
Пенек ясно видит тот вечерок, о котором повествует его товарищ.
Борух с отцом, оба усталые, запыленные, навьюченные раскрашенными холстами, возвращались из деревни. Ни одного холста у них там не купили. Им хочется возможно скорее добраться к себе домой, сбросить тяжелую ношу, выпить хоть кружку воды. Борух молчит. Он чувствует: что он сейчас ни скажет — отец разозлится, может даже побить. И они плетутся, плетутся… Вечерний час густеет.
— Вдруг, — рассказывает Борух, — мы слышим, нас кто-то зовет: «Нахман! А Нахман! Чекай же трошки!» Оглядываемся: Петрик! Постояли с минуту. Спросили друг у друга, что слышно нового. Петрик говорит: «Чекай, Нахман… Може, зараз зайдешь до мене в хату?» Постояли еще с минуту. Нахман говорит: «Чево-о-о ж? Сходим!»
Входим к Петрику в хату, пьем воду, чуть отдыхаем. Тут Петрик встает и отсыпает нам в коробок муки, до самых краев насыпает. «На, Нахман, — говорит он, — буде тоби мука на хлеб. — А сам на жену сердится: — Мовчи, стерва, не ворчи!»
И еще об одном случае рассказывает Борух: это было, когда родился его маленький братик. Нахман сказал тогда евреям, собравшимся к нему на торжество:
— А жалко, что Петрик не явился, обещал прийти. Самым дорогим гостем был бы. Верное слово…
От всех этих рассказов о Петрике Пенеку становится по-домашнему уютно. Его переполняют теплые чувства, словно здесь, в деревне, он действительно нашел родственника. Правда, родственника зовут украинским именем «Петрик», но это неважно. Пенеку хотелось бы собственными глазами повидать Петрика. Борух предлагает: на обратном пути они вдвоем забегут к Петрику в хату напиться воды; пусть Пенек убедится, какой он, этот Петрик!
— Постой… Как давно мы вышли?
Борух говорит:
— С час, пожалуй, будет, как вышли. С отцом мы не раз по этой дороге ходили. Больше часа никогда не шли.
— Шутишь, что ли? Уж больше двух часов идем. Пожалуй, больше трех. Верно говорю!
Пенеку не верится: в дороге он успел о многом передумать, в его мозгу промелькнула бездна разных картин. Неужели прошел всего один час? Пенек озирается на пылающее полуденное солнце. Оно успело передвинуться с середины неба к западу, загорелось новыми цветами, словно пылающие щеки разгоряченного пешехода. Должно быть, уже не рано.
— Поздно вышли, — говорит Пенек.
— А что?
— Прибавим ходу.
Мальчики запаслись в дорогу длинными палками для ходьбы. Теперь эти палки с каждой минутой тяжелеют. Приходится их бросить, они только мешают ускорить шаг.