Никто не знал, что Буня ходила к Рахмиелу расспрашивать о Гершле. Знал об этом один лишь Пенек.
Буню не раз предупреждали:
— Голова баранья! Гершл не на тебя нацелился, а на скопленные тобой две сотняги. Он тебя за нос водит. Ты у него не первая, он уже с тремя развелся…
Буню это бесило.
— Кто вас спрашивает? Суете нос не в свои дела! Лучше о себе позаботьтесь!
Подобные разговоры привели к тому, что Буня повздорила с Шейндл-долговязой, перестала с ней разговаривать. Дело у них дошло до ругани.
— Дура долговязая! — кричала Буня. — Красавица безносая! И Зусе твой безносый! Поди целуйся с ним!
Со слезами на глазах Шейндл-долговязая жаловалась соседкам:
— Смотреть больно! Ухнут ее денежки! Оберет ее Гершл. Как же мне молчать?
— Ну и Гершл! — говорили соседки. — Он со всеми знахарками водится. Они Буню и околдовали.
— Какое там колдовство! — сердилась Шейндл-долговязая. — Опутал он ее, вот и все.
Шейндл-долговязая однажды привела на кухню Зусе-Довида. Он, мол, откроет Буне глаза, образумит ее.
Зусе-Довид — маленькое округлое личико с провалившимся носом — вошел в кухню танцующей походкой. В его блестящих живых глазках заранее заготовлена улыбка. На бойком языке обычное присловье:
— Так оно и есть!
Без этого присловья он, казалось, не мог бы и звука произнести.
— Так оно и есть… Как говорит сапожник Рахмиел: «Себя обманешь — долго не протянешь». Так оно и есть. От себя в стишках же прибавлю: любовь разная бывает — сегодня как огонь пылает, водою не зальешь; завтра пыл спадает — от любви и следа не найдешь… Так, например, было у жены Пентефрия с Иосифом Прекрасным…
Буня взглянула на него, как на рехнувшегося:
— Какой Пентефрий? При чем тут Иосиф?
Последние дни она круглые сутки не снимала с себя праздничного платья. Разодетая, прифрантившаяся, возилась она на кухне у плиты и, казалось, даже ночью спит в праздничном платье. Ее глаза впились в Зусе-Довида — вот-вот пронзят его насквозь. Нос скривился на сторону, лицо побагровело.
— Послушайте! — крикнула она и рванулась к Зусе-Довиду. — Если вы не хотите, чтобы я вас окатила из ушата холодной водой, убирайтесь отсюда подобру-поздорову. Не то изругаю. Покрою так, что и дорогу сюда забудете!
За Зусе-Довида заступилась Шейндл-долговязая:
— Враг он вам, что ли? Человек вам добра желает. По-дружески совет дает.
Буня и слушать не хотела.
— На кой мне черт ваша дружба? На кой она мне черт сдалась? Как говорит сапожник Рахмиел: «Ты мне, господи, только деньжат пошли, а уж водочки я и сам раздобуду».
Тут речь опять зашла о двухстах рублях — Бунином состоянии — и о том, что Гершл эти деньги непременно прикарманит.
Буня стучала кулаком по столу.
— Никто мне не указчик. Деньги мои кровные. Я их тяжелым трудом заработала. Что захочу, то с ними я сделаю.
Кучеру Янклу надоело все это слушать, он встал и вышел во двор.
— Ну ее! — сказал он про Буню. — Ну ее к лешему!
Среди всех этих споров он один стоял в стороне, ни словом не вмешивался, хотя имел основание предполагать, что именно из-за него Буня задумала выходить за Гершла. Этим она хотела доказать, что нашла себе жениха почище Янкла.
Пенек поплелся вслед за Янклом. Янкл стоял во дворе. Губы его как-то странно шевелились. Пенек спросил;
— Ты что-то сказал?
— Бестия!
Пенек:
— Кто?
Янкл:
— Буня!
Пенек:
— Почему?
Янкл досадливо махнул рукой.
— Долго рассказывать…
Пенек стоял посреди двора и смотрел вслед Янклу, направившемуся в конюшню. Он не понимал: «Что с Янклом? Чего он хочет от Буни?»
Среди всех друзей Буни один только Пенек не осуждал ее, неизменно стоял на ее стороне.
— Пусть себе на здоровье выйдет замуж за Гершла. Почему бы и нет? Вот завистники! Мешают Буниному счастью. Словно сговорились все. Ну и люди!
Ясное дело: Буня не зря тайком бродит по высокому бурьяну за оградой, что по ту сторону дома, она там встречается с Гершлом.
Пенек следит за ней во все глаза. Голова его полна догадок: «Вот как?! Должно быть, это и есть настоящая любовь. Должно быть, все влюбленные встречаются втихомолку, как Буня с Гершлом».
Стоит Пенеку их заметить, как он мысленно себе говорит:
— Тише, не мешай!
Пенек сразу же заметил, что Буня не знает точно, когда именно Гершл придет на свидание. Поэтому она, разодетая в пух и прах, наведывается туда раз по десять — пятнадцать на день.